Елена Сперанская - ВЕРОЛОМСТВО, ЛЮБОВЬ И ГНЕВ. Детективно-приключенческий роман

– Откуда столько барахла? – изумился приёмщик, понимая, что имеет дело с краденными вещами.

– Да, сестра велела продать как можно быстрее, поэтому нам некогда ждать, – подтвердил Костыль, бесцеремонно сдвигая с места тяжелый прилавок, привинченный гвоздями к линолеуму пола.

– Есть только двести пятьдесят рублей. Больше вам никто не даст. У меня намечается праздничный банкет, – уклончиво, с нажимом на свои сложные, семейные, предсвадебные обстоятельства объявил Кредо-Штильман, нисколько не боясь гангстеров.

– Поминки наверно по себе решил устроить, – едко съязвил Цезарь, резко бросая женский предмет одежды в общую кучу.

– Ну это не ваша беда, а моя, – трагикомично признался директор ломбарда, он же приёмщик.

– Бери пока дают, козявка, – вступился за двойника Костыль, тыча указательным пальцем приёмщику в грудь. – А то хуже будет… Мы стрелку устроим, всех козырей у вас, жмоты, отымем!

– Так бы сразу и сказали, что хотите угодить за решетку, – посочувствовал двойникам криминала директор без тёмного, плохого для переваривания окружающими, прошлого, пытаясь отыскать в ящике стола пистолет, ругая себя за неосмотрительность и разгильдяйство, что стал рабом каких-то мерзких воров, вспоминая с грустью свою обожаемую пассию, сидящую дома в полном комфорте, в окружении изящных фарфоровых статуэток и импортного, заказанного им заранее, сервиза, купленного у военнослужащих, недавно прикативших из Германии .

– Так дашь деньги или мы ждать будем, пока ты вспомнишь, где спрятал свой капитал, – указывая приёмщику пальцем на тяжеловесный сейф, гаркнул Цезарь, проявляя инициативу в разговоре, щеголяя дырами на локтях футболки и вытянутыми коленями трикотажных, спортивных штанов.

– Лучше бы в футбольную команду записались или дома строили. Вон силы у вас сколько… – приёмщик оценивающе окинул придирчивым взглядом двух головорезов. – Больше было бы от вас пользы обществу, но теперь уже поздно вспоминать потерянные медали. Вот двести рублей и баста, – с раздражением изрёк приемщик, забирая часть вещей, доставая из внутреннего кармана твидового пиджака купюры на данную сумму.

– Где остальные, говори? – удивляясь несговорчивости раздосадованного директора, сцедил сквозь зубы Костыль, намереваясь перевернуть всё верх дном в ломбарде, чтобы отыскать деньги, нужные им для поездки в город-курорт международного значения – Сочи.

– Забыл, что потратил на покупку кроватки для будущего ребёнка, – признался от нажима директор, вспоминая, что недавно приобрёл детские принадлежности с расчетом на будущее поколение.

– Ты что бедняк или курица безмозглая? Зачем мы с тобой дело имеем? – стали попеременно спрашивать двойники, вкладывая в свой словарный запас максимум энергии и энтузиазма.

– Ну хорошо, – порывшись в другом кармане пиджака, доставая пять купюр по десять рублей, вспылил изворотливый Кредо-Штильман, передавая деньги ворам, незаметно придвигая к себе все остальные вещи, разложенные в хаотичном порядке на узком, отполированном годами, прилавке.

– Не лепи горбатого, – возмутился Костыль, вспоминая, как сам давал ложные показания на допросах, обманывая следователя, когда его допрашивали в качестве подозреваемого в убийстве воспитательницы интерната..

– Он опять липозает и собирается липонуть нас, – Цезарь добавил чуть слышно на жаргоне, хрипло покашливая, догадываясь, что приёмщик обманывает и намерен обворовать их.

– Можете проверить ничего больше не найдёте. Всё уже выгребли, гангстеры.

– Значит так, будешь должен, – парировал Костыль с угрозой.

– Нет, лучше возьмём и отнесём сестре то, что не успели продать. Пусть сама промышляет, – вынес постановление чёрствый, от охватившей его жадности, Цезарь, хватая красивые, кожаные, импортные босоножки на танкетке из общей кучи и запихивая к себе назад в опустошенный баул.

– Где ты её сейчас найдешь? – разозлился Костыль, уставясь на двойника как в зеркальное отражение.

– Всё уходите… Конец. Мне надо пересчитать и разложить вещи с прилавка на витрину, – по-деловому проговорил запасливый Кредо-Штильман, вступивший в сговор с отпетыми рецидивистами, по которым тюрьма давно плакала, ставя прилавок на место, разбирая с неохотой и дрожью в руках нелегальный товар, к чему он никак не мог привыкнуть из-за плохого пищеварения и желания бросить всё и умотать куда-то в Европу по родственной линии, дабы снова заняться печатанием новых ярлыков для перешитой одежды.

– Ну и барыга… – возмутился деляга-Костыль, судорожно пересчитывая полученные деньги, отдавая ровно половину своему подельнику.

– Скатертью дорожка, – воскликнул по-женски директор, махая им на прощанье рукой. – Чтоб ноги вашей здесь не было.

– Ну, это мы ещё посмотрим, – прибитым голосом заключил Цезарь, пряча деньги себе в потайной карман.

– А то милицию вызову, – решил напугать убийц директор, бравируя знанием уголовного кодекса.

– Себе же хуже сделаешь, капиталист, – злорадно произнёс Костыль, толкая подельника в бок, открывая входную дверь, вставленным изнутри, ключом, как будто даже облегчённо, что удачно сдали не экзамен и не зачёт, а в ломбард, украденные на пляже, вещи отдыхающих.

"Трудновоспитуемые", – так называла обоих воспитательница в детском доме, где эти головорезы пребывали, а затем она и её мать поплатились за свои слова, получив от них несовместимые с жизнью удары ножом и удушение.

– Отнесём лодеты Пономарю. Пусть продаст гагаре, а мы отдохнём от жары и беготни. Знает лучше, кому лопаря подойдут, а с книгами на байдан, – вздохнул от длинной тирады, разрабатывая дальнейший план, возомнивший себя великим узурпатором, Цезарь, сожалеющий, что импортные босоножки не его сорок шестого размера и надо срочно продать одинокой, состоятельной женщине, а с реликтовыми иконами сразу мчаться на вокзал.

– У этого барахольщика есть много блатных кошек и малин, – обрадовался Костыль, вспоминая, что у Пономаря, как мелкого вора, были на примете женщины из преступной среды в тайных притонах.

– Он – ботало. Тоже умеет варганку крутить, – пояснил главарь, постоянно позорно подозревая каждого встречного-поперечного во лжи.

– Жучок навозный, а не фраер. Забуреет от ламика, – сказал Костыль, сгребая крошки со стола, бросая на пол, заведомо зная, что Пономарь был мелким вором, а "не уважаемый человек в криминальной среде", как было записано в его характеристике, и будет гордиться рублём перед ними.

Двойники, продолжая изъясняться на блатном жаргоне, не были склонны к суеверию или истерии, но могли изобразить лучше любого артиста припадки шизофрении, эпилепсии, фобии страха, преследования, потери памяти и много чего не свойственного нормальным людям, у кого не было желания мстить за проявления доброжелательности или связываться с уголовным миром.