Кристина Богданова - Спеши запомнить

Всю нашу жизнь составляло бесконечное копошение на кухне, реже – в ванной, затем это были выдвижения каждого члена семьи на работу или учебу, после – торжественное возвращение домой и совместный просмотр какой-нибудь телепередачи. Хотя, конечно же, вкусы сильно разнились, и это почти всегда вызывало своего рода маленькую войну между теми или иными членами семьи. В заключение дня – ужин и крайне сомнительный отдых.

Но вернемся в тот апрельский вечер. Журчащий голубиный рой под окном перешептывается шуршанием крыльев, заставляя воздух вокруг трепетать и маяться. Я одеваюсь и, резво перепрыгивая по ступенькам подъездной лестницы, выбираюсь на улицу, чтобы подождать маму на скамейке во дворе. Ветер гнет упругие ветви деревьев. В окнах домов разгорается стремительно растущее зарево закатных отблесков. Вскоре переулки утонут в стремительном вальсе огней и звуков. Вот и мама выходит из подъезда, жестом просит меня поторопиться. Мы наконец отправляемся в гости к бабушке.

Машина аккуратно плывет в гудящем потоке бесноватого шоссе. Это полет или погружение? Пытаясь уловить магию движения, я замираю возле окошка и наблюдаю: проплывающий мимо город все больше и больше наполняется ночным светом и тонет в неисчерпаемом озере бронзового сияния. С каждой минутой погружение все глубже, глубже.

В городе жизнь бьет ключом. Разные люди спешат в разные стороны. Лица людей, быстро сменяясь, бесконечно мелькают в неугомонном танце тени и света.

В это время суток машин в городе привычно с переизбытком. Тем не менее путь наш близкий, а потому на дорогу в общей сложности мы потратили чуть больше получаса. Я на мгновение закрываю усталые глаза, а через секунду открыв их, обнаруживаю, что мама уже паркует автомобиль во дворе перекошенного от времени дома, где вот уже более трех или четырех веков (точно этого не знает никто) мирно проживает бабушка. Вот я и оказалась в самом родном для моей души месте. Это воистину величественный московский двор – мир неровных сталинских стен и грязного асфальта.

Я всегда любила этот двор. Он будто всей своей формой, каждым изгибом тротуара отпечатался в глубине моего нутра. Быть может, раньше даже отпечатался, чем я впервые появилась в нем. Да и можно ли было его не любить? Стоило только оглянуться: в центре – что-то вроде небрежно разбитого сквера, островок свежей зелени в теплое время года; вплотную к тротуарам припаркованы машины жильцов; сам дом являет собой постройку в виде буквы «п», как бы замыкаясь с каждого угла. Окна первых этажей находятся слишком близко к земле, оттого почти на всех – металлические решетки, посреди сквера дремлет толстый пень. Неровный козырек подъезда, на самом краешке которого невесть каким чудом проросли молодые березки. Дверь привычно оклеена рекламными объявлениями.

Помнится, когда я была помладше, не могла пройти мимо, не оторвав от каждой листовки клочка цветной бумаги с телефонным номером. Мне казалось тогда, что цветные эти листовки обладают особой ценностью.

Смотрим дальше. На асфальте, прямо у выхода из подъезда расположился канализационный люк. Он немного ниже относительно остальной поверхности асфальта, поэтому в дождливые дни там всегда непременно образовывалась лужа невероятных размеров. Мы с братом – дети-непоседы, и стоило нам только выбраться из темноты подъезда, мы непременно оказывались в ее пучине. Мамы злились и ругались. Папы брали ножи и, приподнимая ими крышку люка, спускали воду. Но этого хватало ненадолго. Лишь до следующего дождя, ибо, как мне кажется, бездонная эта лужа обладала почти магическим свойством регенерации. Она была бессмертной. Я поняла это примерно на пятом году своей жизни. С ней даже не стоило бороться, нужно было просто принять ее как данность.

Мы продолжаем осматривать двор. И вот, наконец, упираемся взглядом в непримечательные темные окна на первом этаже. Они располагаются над козырьком подвального помещения и за счет этого не так плотно прижимаются к земле, как остальные окна. Можно даже подумать, будто это вовсе не первый, а прямо-таки второй этаж. Когда-то это действительно было подвальное помещение, сейчас же здесь парикмахерская, скрипящая лестница которой находится ровно под окном бабушкиной кухни. О, какое множество раз в те незапамятные времена, когда на этих окнах не были еще закреплены чугунные решетки, приходилось одному из представителей нашего славного семейства лезь в это злополучное окно. Просто мой обожаемый дедушка запирался на все замки, садился в кресло в гостиной и, включив на полную мощность звук телевизора, засыпал. Если вы думаете, что его можно было разбудить, то очень заблуждаетесь, так как он не слышал ни телефонных звонков, ни раздраженных криков, ни стука в окно или в дверь – ровным счетом ничего. Я уверена, выпусти мы пушечный заряд, он все равно не проснулся бы, поэтому нередко нам оставался лишь один-единственный выход…

В окнах горит неяркий свет. Оттуда периодически доносятся разнообразные звуки, будь то работающая кофемолка или эмоциональный женский голос. Звукоизоляции никакой. Отчетливо слышен каждый производимый внутри звук.

Мы с мамой стоим напротив двери подъезда. Она смеется, не может вспомнить код. Просит меня его ввести, ссылаясь на молодую свежую память. Молодая свежая память не так свежа, как кажется, и поэтому мне приходится сделать несколько неудачных попыток, прежде чем наконец пальцы автоматически набирают правильную комбинацию цифр.

Мама толкает тяжелую дверь. Мы входим внутрь и мгновенно погружаемся в великолепный мир московского подъезда. Да-да, это именно мир, ибо, как и в каждом мире, здесь можно заметить целых ряд признаков, свойственных лишь этому месту. Самый ярчайший из них – запах.

Будто некто на небе твердой рукой отмотал пленку. Я чувствую его. Запах, мгновенно переносящий меня на многие годы назад: кто-то готовит обед – домашний суп и компот из брусники, еще душный запах сигаретных бычков – они плавают в банке из под оливок, что привычно замерла в тени почтовых ящиков; запах влажной штукатурки, которая благодаря непонятно какому чуду до сих пор держится; пыли – она копится годами и вряд ли когда-то будет кем-то убрана; резкий кошачий дух – кошки гуляют здесь по ночам; запах старости этого дома и запах моего детства.

С едва заметным усилием я нажимаю потертую кнопку звонка. Грязным пятном она повисла чуть правее двери. Внутри начинают быстро и суетно двигаться, шуршать половицами в прихожей, громко говорят: «Сейчас-сейчас, ключи уже почти у меня в руках», – и по всем этим признакам я понимаю, что совсем скоро увижу переполненное эмоциями лицо бабушки. Не проходит и трех секунд, как мои предположения оправдываются, и на пороге появляется ее маленький бойкий силуэт.