Михаил Дорошенко - Черный квадрат

Пока идет возня с выкручиваем рук, Ежов несколько раз щелкает Лаврова по носу.

– Чтобы не повадно было в людей стрелять… Вот тебе и дуэль… До первой крови… О, уже потекла. Считай, что мы квиты.

Шурин вытаскивает из внутреннего кармана Лаврова кошелек и расплачивается с официантом.

Трепилов подводит Лаврова к коляске.

– Эх, господин Лавров, господин Лавров… говорит сидящий в коляске жандармский полковник, – да кто же вас просил стрелять в ресторане? Вы все испортили: и для себя, и для нас. Он теперь не только откажется стреляться с вами на дуэли, но и ославит вас в обществе. Вы о репутации своей подумали?

– Мне уже все равно. Я, пожалуй, застрелюсь. Сегодня же застрелюсь.

– Не хотите покончить с собой с пользой для общества и при этом остаться в живых?

– Я подумаю.

– Правильно. Не торопитесь с ответом.

– Я ничего еще не решил.

– Мы уже кое-что предприняли. Вот бумага, о… – отдергивает он руку, – с предписанием направить вас на освидетельствование в психиатрическую больницу.

– Разве я сумасшедший?

– Какой же сумасшедший признает себя сумасшедшим.

– Логично.

– Рад, что вы еще пользуетесь логикой. Хороший знак, хороший знак! Отличный знак! Воспользуемся все той же логикой и в дальнейшем. Побудете немного в больнице, отдохнете, а там – как Бог на душу положит. Во-первых, у вас восстановится репутация… не будут же упрекать нервно больного человека в попытке убить противника перед дуэлью… а во-вторых… кто знает, какие еще откроются перспективы! Хотите мы вам дадим агентурную кличку? Бретер, а? Романтично, не правда ли? Пока поезжайте домой, а я к вам Полину пришлю…

– Послушайте, Катя, вы единственный человек, который может меня понять или выслушать.

– Человек, это уже хорошо, а то все стервой и сукой зовут и, хотя я и сука, а все же обидно. Подставлять плечо для рыданий входит в мои обязанности. Можете звать меня на «ты». Так удобней, интимней, во всяком случае.

– Не знаю, все ли ты поймешь…

– У меня университетское образование.

– Как же ты…

– Попала в публичный дом? Через дверь.

– Понимаю, понимаю… у каждого своя судьба.

– Стараниями вас, порядочных людей. Но я не жалею. Не философию же мне, в самом деле, преподавать. Ха-ха-ха! К тому же меня зовут Полина.

– Почему же ты назвалась Катей?

– Вы сами в беспамятности так назвали меня. С тех пор так и зовете.

– Прости, милая Ка… Полина, прости, – целует он ей руку. – Я в беспамятстве, да! Я начинаю путаться, что-то происходит со мной помимо меня. Что-то происходит, а связей между событиями нет. Может быть, они есть, но я их теряю.

– Немудрено, – вздыхает Полина.

– Я пришел домой, а ты уже здесь почему-то. Не могу восстановить последовательность событий. Мне кажется, что с изменой жены я вошел в самую неудачную полосу в моей жизни.

– Я, кажется, – заявляет Полина, – из нее никогда и не выходила. Вы все твердите: жена, да жена, а в светлом будущем никаких жен не будет. Революция всех расставит по своим местам. В будущем нас, проституток, работницами любви назовут, а вас, мужиков, – трудовиками. Футуристы так говорят. За ревность будут наказывать. Все будут гетерами и гейшами разного пола. Кто поглупей, тот гетерой станет обычной, а кто с образованием, – гейшей. Да, я – гейша, потому что закончила университет, но за образование пришлось расплачиваться с двенадцати лет. Вам в шестнадцать лет гетеру прислали, ту самую Катю, чтобы лишить вас невинности. Вы-то остались при этом порядочным, и никто вас за это не бил по щекам.

– Нет, это была гувернантка.

– Гувернантка, хм! Знаем мы этих гувернанток! У нас целый штат таких гувернанток. Днем я ходила в гимназию, а по вечерам, когда гасили свет, из темноты всякий раз являлось это сопящее отвратительное создание – генерал-губернатор. Не он, разумеется, но такой же. А по утрам его жена била меня по щекам. Ты должен его застрелить.

– Губернатора?

– Всех! Ежова и Громова, губернатора, жену и всех прочих. И себя в том числе. Почему? Отвечаю: потому что вы точно такой, как они! Все вы такие! Жаль, что вы не попали в своего обидчика там, в ресторане, – вдруг она переходит на спокойный тон. – Жаль! Вы думаете, я служу в полиции, как Треплов? Да, я служу, но все, что они мне поручают, я передаю революционерам, а то, что те мне доверяют, докладываю полиции. Почему, спросите. Я проститутка, у меня нет принципов! Я всех предаю, я сама по себе…

– Да-да, – рассеянно говорит Лавров, расхаживая по комнате. – Меня предупредили о об измене, но я не внял предостережению. Не внял… а напрасно. Лучше об этом не думать. Ответь-ка мне, Катя, откуда ты премудрости такой набралась? В университетах такому не учат.

– Жизнь премудростям учит. В университетах набираются глупостей. Бога учат там не любить, царя ненавидеть, отечество презирать. Бога нет, говорят. Умер, мол, и можно спокойно воровать и развратничать. Так утверждал Заратустра в оные еще времена. Кто такой Заратустра? С чего мы должны ему верить? Вы думаете, что мы, проститутки, нечто вроде школьной доски… табул раза… на которой вы можете писать все, что угодно? Был тут один художник, который одну нашу гейшу разрисовал так, что живого места на ней не осталось. Только через год все сошло, а с меня ничего не сходит: все на душе остается! Кажется, я должна слезки с ланиток клиентов в ладошку сбирать и выпивать, как бальзам. Да я проститутка, но с первым, кто по-настоящему полюбит меня, уйду на край света. К сожалению, вы, как и все, увлечены своим горем и ничего вокруг себя уже не замечаете. Никто ничего не замечает, а потому продолжим нашу печальную повесть об адюльтере, терроре и дуэли. Что с барчонком случилось после посещения гувернантки? Банкирчиком стал?

– Барчонок – это я, полагаю? Случилось… вот, что со мною случилось, – говорит он и задевает стоящую на столике статуэтку. Она падает и разбивается. Голова откатывается в сторону.

Лаврова поднимает с ковра голову и водружает на торс статуи, стоящей на столе в кабинете врача.

– Я всякому пациенту, – говорит доктор, – прежде всего предлагаю собрать статую из обломков. Нечто вроде теста на сообразительность. Отличная работа. Не всякий справляется. Даже я, – прикладывает врач ладонь ко рту, изображая конфиденциальность. – О, забыл представиться! Доктор Штольц, – протягивает он руку через стол Лаврову. – Присаживайтесь.

Некоторое время они сидят молча. На мгновение Щтольц вместе с креслом откатывается назад и оказывается за кленовыми листьями в зеленом мареве обоев. Лавров встряхивает головой. Доктор въезжает в комнату и начинает барабанить пальцами по столу.

– Ну-с, на что жалуетесь?

– Жена от меня ушла, доктор.

– Ка-ка-я глупость! – вскакивает доктор и сметает статую со стола. – Россия в агонии, а террор прекращается! Вот-вот все погрузится в спячку. Двигаться нужно к светлому будущему. Двигаться! Россия ждет подвига, а вы говорите – жена! Ну не пошлость ли это?