Михаил Дорошенко - Черный квадрат

– Кого вы убили на сей раз?

– Генерал-губернатора, Ежова и Штольца в придачу.

– Браво, браво! – хлопают в ладони барышни. – Давно пора!

– Обычно стреляют в грудь, а попадают в живот… – продолжает рассказывать Лавров, не замечая, что он уже сидит в кабинете Штольца. За спиной психиатра Черный Квадрат. На рамке садится бабочка и шевелит крыльями. На полу у ног доктора какой-то сумасшедший безуспешно пытается собрать статуэтку из обломков.

– Ежов вас застрелил, но каким-то образом вы остались в живых, – удивляется Лавров. – Может быть, я сумасшедший? Может быть, мне все показалось?

– Успокойтесь, дорогой Алексей Алексеевич, успокойтесь, – гладит Штольц по голове мычащего сумасшедшего, сидящего на полу, который не может понять, откуда взялась вторая голова. – Конечно же, вам показалось. Неужели вы полагаете, что врач, представитель гуманной профессии, будет участвовать в террористическом акте? Да, никакого акта вовсе и не было. Успокойтесь…

Штольц стоит, опираясь рукой на стол с лежащей на нем газетой. Крупными буквами заголовок: «Убит генерал-губернатор!» Под ним все тот же черный квадрат.

– И на этом закончим, господа, – вдохновенно завершает свою речь один из народных заседателей под одобрительное молчание судьи.

Зал суда ломится от народа. Крупный план обвиняемого. Зал взрывается аплодисментами. Все кричат:

– Браво! Бис!

Закрытые двери зала заседаний, слышен крик: «Оправдан!» Двери с шумом распахиваются, выходит возбужденная толпа. Впереди шагает судья и бывший обвиняемый, патлатый студент в пенсне. К человеку, который только что произносил речь, подходит один из зрителей.

– Господин Филимонов, я ваш скромный поклонник! Браво! – говорит он и нервно трясет руку оратору. – Поздравляю вас! Хотя вам, как народному заседателю, и не положено по закону, но так и надо, именно так! Когда в стране свирепствует беззаконие, каждый честный гражданин должен встать на защиту справедливости! О, тихо, – прокурор…

К оратору подходит сияющий от радости прокурор, жмет ему руку:

– Господин Филимонов, поздравляю! Именно вы ощущаете здравый смысл происходящего, в каком-то смысле вы чувствуете центр бытия!

– Да, по мере сил я стараюсь соответствовать этому центру, – скромно отвечает Филимонов.

– Я вам больше скажу, господа, – понижает голос прокурор. – Смерть тиранам! – и быстро отходит.

– Господин Филимонов, – вновь подходит к нему прокурор в салоне к столу с закусками, – как это вам удалось в бомбе господина Пшеяжского увидеть перчатку, брошенную в лицо самодержавия?

– Но он действительно бросил перчатку. Потому, благодаря Богу, и оправдан.

– Да не Богу, а вам! – включается в разговор какой-то полицейский чин. – Вот говорят умные люди: не верь глазам своим. Я-то видел, как он бросил бомбу, но вы, господин Филимонов, убедили меня в том, что это была перчатка! И я не поверил своим глазам! И правильно, между прочим, сделал!

– М-да, в некотором роде это была перчатка, – надменно произносит бывший обвиняемый.

– Но откуда же тогда шестеро убитых? – спрашивает один из заседателей.

– Вы уже спрашивали, господин заседатель, – говорит Филимонов.

– И в сто пятьдесят пятый раз спрошу! Правда вопиет.

– Ну, какая правда? Просто совпадение случайностей! Я вынужден повторить: обвиняемый бросил перчатку, и раздался взрыв как некая метафора. Не в том же дело, – Филимонов отпивает глоток шампанского, – кто бросил бомбу. Главное то, что она явилась выражением народного гнева. Кто ее бросил неизвестно. В конце концов, ведь ее же не нашли, она исчезла…

– В результате взрыва, – возмущается въедливый заседатель.

– Значит, и отпечатков пальцев на ней не оказалось, – острит один из присутствующих, – потому как оной на месте не обнаружено.

– И вообще не о бомбе надо думать, а о том, что в стране попирается совесть и нравственное самосознание, и каждый человек в подобной ситуации обязан иметь право на гнев, на вспышку ярости, и тем внести свой вклад в очищение этих Авгиевых конюшен! И если…

– Господа, – перебивает его заседатель, – я возмущаюсь чудовищной профанации правосудия, которые мы здесь устроили, и ухожу!

– И скатертью дорога, господин Ливанский! – говорят ему.

– Моя фамилия Ливанов, но это неважно: я ухожу.

– Господа, – вступает в разговор какой-то толстяк. – Если каждый из нас бросит свою бомбу, в стране наступит порядок!

– Да, я обожаю революционеров, – говорит дама в красном. – Такие душки!

– Господа, послушайте, господа! – громко говорит Филимонов.

– Да, господин Филимонов!

– Со мной тут недавно презанимательная история произошла. Приходит ко мне письмо. В нем некто просит меня отыскать сердце Кащея. Но что это такое – толком не объяснено. Пишет, ха, какая-то загадка века. Притом, вы сами должны его обнаружить и обязательно обнаружите, но там, где не ждете. Забавно, не правда ли?

– Браво! Прелестно! – хлопают в ладони дамы.

– Еще пишут, дескать, мы вас сами найдем. Главное – ищите. Ну, я, разумеется, немедленно отослал письмо обратно – на почту, до востребования.

– Ну-у, – разочарованно протягивают все. – Зря, зря вы отослали! Мы вас очень уважаем, но тут вы, батенька, дали маху! Вам была предоставлена возможность для творчества в сфере чистой духовности!

– Господин Филимонов, а Кащей – это кто? – обращается к нему дама.

– Вот именно это мне и предлагали узнать.

– Найти сердце Кащея – все равно, что отгадать загадку века, – претенциозно произносит явный представитель богемы.

– Нет-нет, ищите и обрящете, – наставительно произносит толстый человек. – О, господа! Возникла идея! Давайте соберем деньги, необходимые на поиски, а?

Все кидают деньги на поднос.

– Спасибо, господа, – говорит Филимонов, – спасибо. Но я не могу принять подобной жертвы. Я, конечно, готов приступить к поискам тотчас же.

– Да нет, голубчик, – говорит толстый господин, – тотчас не надо! Среди нас нет Кащея, разве что – прокурор, да и он – гуманист.

– А давайте тогда в качестве символического акта все деньги сожжем! – заявляет представитель богемы.

– Да, как у Достоевского! В камин, в камин! – подхватывают все.

Под крики «Браво!» и аплодисменты дама в красном платье начинает бросать деньги в камин, а затем отправляет туда же и поднос. Оборачивается и раскланивается.

– Песню, господа, песню! Наш гимн свободе!

– Это есть наш последний и решительный бой, – запевают все хором, – с интер-на-ционалом…

– Погибнет род людской, – скороговоркой произносит Ливанов, заглядывая в зал.

Два десятка бокалов летят в его сторону, но он успевает скрыться, и орудия возмездия попадают в смеющуюся рожу Кащея в резном орнаменте на дверях