В. Стоянов - Такие разные дороги жизни

– На скрипке, – мотнул головой парень. Бесцеремонно взял ее под локоток, отвел в сторону, признался:

– Меня дядя на скрипке учит. Мы хотя и молдаване, но по маминой линии во мне течет четверть цыганской крови, – признался парень. – Дядя говорит, с такой родословной стыдно не уметь играть на скрипке. Вот он и учит меня на дому. Я уже освоил все румынские и молдавские народные мелодии. Решил самостоятельно выучить что-то из классики. Но я не знаю нот. Поможешь? Эля осторожно освободила локоток, слегка отодвинулась. Жгучие смоляные волосы, темные глаза, смуглая кожа не оставляли сомнений о его национальности, только он никогда в школе не говорил о цыганской крови. Все знали, его родители молдаване. Они жили в молдавском селе, который до сорокового года находился под румынской оккупацией. Парень закончил четыре класса румынской церковно-приходской гимназии, отец отправил его в Одессу к брату жены, чтобы он продолжил образование. В одесских школах учились дети многих национальностей: молдаване, греки, украинцы, евреи, русские, болгары, гагаузы. Никто никогда не выяснял в классе, кто есть кто по национальности, все говорили по-русски. И только в семьях говорили на родном языке. Или если в одном дворе жили семьи разных национальностей, дети могли выучить язык друг друга. Так Эля с детства знала молдавский язык лучше, чем свой болгарский, на котором ее родители говорили крайне редко. В соседской молдавской семье росли три девочки, с которыми Эля провела все детство, и конечно, она наравне с ними говорила по-молдавски. Родители Эли родом из болгарского села, что на Дунае, они в двадцатых годах бежали из оккупированной Бессарабии на территорию Советской России, отец единственный из села, кто поступил в киевский институт, выучился на инженера, получил назначение на завод в Одессу.

– Приходи, – просто сказала она, нагнула голову и пошла в сторону выхода.

И Борис Сырбу зачастил в дом к Эльвире, они вместе разучивали ноты, постигали гаммы, диезы и бемоли, подыгрывали друг другу, он на скрипке, она аккомпанировала ему на пианино. Мама Эли знала дядю Бориса, который работал на «Привозе» в скобяной лавке, поэтому приняла его доброжелательно. Бабушка, мать отца, сначала подозрительно посматривала на парня, говорившего с явным молдавским акцентом, с цыганскими замашками, затем убедилась, парень одержим музыкой, перестала коситься и опасаться, что в один прекрасный день он обкрадет их. Мать Эли на это отвечала: «Да что вы, мама, у нас и воровать-то нечего». Отец приходил вечером с работы, уставший несколько раздраженный. Борис торопливо здоровался и собирал ноты. Отец из под очков смотрел на парня, кивал, неторопливо мыл руки, садился ужинать. Перед этим всегда открывал газету, просматривал заголовки, откладывал газету в сторону, неторопливо ел.

– Твой жених? – спросил у дочери, кивнул в сторону выходной двери.

– Ой, тоже, скажешь папа… – возмутилась дочь.

Мать тоже не поддержала шутливого тона мужа.

– Георгий, девочка занимается с Борей по музыке, – пояснила она. – У него очень хороший слух. Мелодии схватывает на лету.

– Да, да, – отрешенно кивал головой отец, принимался за еду. Затем мать убирала тарелки, муж снова садился с газетой, и теперь уже внимательно читал все статьи.

– Что, отец, пишут, будет война? – спрашивала жена.

– Ну что ты, Нина, какая война?! С немцами у нас договор. А кто еще осмелится напасть на нашу державу?! – и посмотрел на жену поверх очков.

– Румыны все не могут простить потерю Бессарабии, – напомнила мать.

– Да какие из румын вояки! Ты вспомни, как они сдали Бессарабию?! Почти без единого выстрела. Не полезут они. Да и к тому же они союзники Германии. А с немцами у нас мир, – напомнил отец.

– Вот и славно! – облегченно вздыхала мать. – А то только оправились после всех передряг.

– А этот парень, который ходит к нам, воспитанный мальчик? – спросил муж.

– Да, хороший мальчик. Он племянник Фанела Мунтяна, что на «Привозе» в скобяной лавке работает. Я иногда захожу в лаку, купить что-либо по мелочи. Мы выяснили, что наши дети учатся в одной школе, теперь здороваемся с ним, как давние знакомые. Он иногда интересуется, нет ли в школе на Бориса жалоб.

Муж хмыкнул, ничего не ответил, вновь уткнулся в газету.

У Эли не было в школе подружек и друзей. Она с первого класса замкнулась на музыке, держалась обособленно. Ей казалось, никто не понимал ее, и не хотел понять. И вот появился у нее школьный товарищ, с которым она на равных могла говорить о музыке. После слов отца, не жених ли Борис, она впервые задумалась, кем является для нее этот юноша. Конечно, другом. С ним легко и просто общаться. А еще он очень талантливый, на слух ловит сложные мелодии. С трудом постигает нотную грамоту. Упорно продолжает приходить, они договорились к концу учебного года выучить концерт для скрипки и фортепиано.

Затем они дуэтом сыграют на выпускном вечере. Эля в этом году заканчивала семилетку. А еще ей исполнится семнадцать лет.

С появлением Бориса и приходом весны Эля как бы очнулась от музыки. Оказывается, кроме музыки и нот существует и другой мир. Девочки одноклассницы весело щебечут обо всем на свете: обсуждают мальчиков и последние фильмы, вышедшие на экран, политику и городские новости, моду скорое открытие пляжного сезона. И Эля огляделась вокруг, и тоже стала замечать мальчиков, и взгляд ее теплел и в душе становилось тесно. Она видела, как девочки смотрят вслед Борису, в душе гордилась, что именно к ней домой он приходит, она запросто общается с ним. И хотя Эля не слыла красавицей, ее лицо одухотворилось новым внутренним светом. Она не понимала, что переступила возраст отрочества, гусеница превращалась в бабочку, Эля становилась почти взрослой девушкой.

Как-то в один из дней, когда Борис разучивал на скрипке очередную мелодию, Эля спросила:

– Почему ты не поступал в музыкальную школу? У тебя хорошие данные.

Борис потупился, замялся, ему не хотелось отвечать на этот вопрос. Эля и сама догадалась. Она с его слов знала, родители Бориса живут в небольшом молдавском селе, которое до сорокового года, как и вся Бессарабия, было оккупировано румынами, он ходил в румынскую гимназию. До сих пор по-румынски он говорит лучше, чем по-русски. Да и его молдавский родной, мало чем отличался от румынского. С приходом в их село советской администрации румынскую гимназию в селе упразднили, русской еще не создали. Родителей посчитали середняками, хотели выслать из села, отец болел, за него заступились местные селяне, родители отправили сына в Одессу, «от греха подальше», к родному дяде, чтобы он закончил в городе семилетку. Они полагали, что их рано или поздно все равно сошлют, тогда хоть сын останется в Одессе. Борису не на что купить лишнюю пару рубах, кто бы стал оплачивать обучение в музыкальной школе. Поэтому при всем желании продолжить музыкальное образование, он не мог. Об этом Эля могла только догадаться, сам Борис умалчивал о своем бедственном положении. Его дядя, работник в скобяной лавке, по вечерам играл на скрипке в местном ресторанчике, не гнушался играть на свадьбах и похоронах.