В. Стоянов - Такие разные дороги жизни

Теперь мало кто боялся органов НКВД. Им не до местных, сами успели разбежаться, кого призвали на фронт, кто-то успел сбежать на восток. В городе в открытую стали высказывать свои мысли и пожелания бывшие белогвардейцы, царские офицеры и нижние чины бывшей Российской императорской армии.

– Я домой поеду, – нагнув голову и очерчивая носком ботинка черту по пыли, проговорил Борис. – Родителям помогать надо.

– Туда же могут прийти румыны? – сказала Эля, как бы предостерегая друга от опрометчивого шага.

– Ну и что! Жили мы уже под румынами, знаем. Они могут и сюда прийти.

– Нет, сюда они не придут. Красная армия не допустит, – уверено проговорила девушка. Дядя сплюнул, пошел в лавку.

Боря набычил шею, пожал плечами. Из глубины лавки его окликнул дядя:

– Хватит лясы точить, иди работать!

Боря мотнул головой.

– Я пойду. Пока! Когда все уляжется, я зайду.

– До свидания, Боря. Береги себя, – посоветовала Эля.

Он покивал головой, повернулся и медленно пошел в глубину лавки.

И сколько потом Эля не приходила на рынок, заглядывала в лавку, Бориса не видела. Все же уехал к родителям, – решила она. Два месяца она не видела его. Борис появился в Одессе, когда бои шли уже на подступах города. Часть войск эвакуировали морем. Стал всем ясно, город не отстоять. Парень зашел в подъезд, где жила Эля, звонок в квартиру не работал, он постучал. Из-за двери послышался женский голос:

– Кто там?

Борис узнал голос матери Эли, отозвался:

– Это я, тетя Нина, Борис. Эля дома?

Мать приоткрыла дверь, выглянула.

– Здравствуй, Боря. Эля пошла в музыкальную школу. Она вместе с преподавателями дежурит на крыше, сбрасывают вниз зажигалки. Или охраняет инвентарь от мародеров, – пояснила женщина.

Борис поблагодарил, сказал, он зайдет в школу. Он, действительно, пошел в школу, удивился перемене, произошедшей во всем городе, со школой в частности. Многие стекла в окнах выбиты, кое-где заставлены фанерой и досками, дверь еле держалась на петлях. Некоторые дома разрушены от авиабомб, которые сбрасывали самолеты. Внизу его остановил старенький преподаватель, принял за очередного любителя забрать, что плохо охраняется.

– Вы куда, молодой человек? – строго спросил он.

– Мне бы Райнову увидеть, – проговорил Борис, не очень уверенный, что она могла бы оказаться здесь. Не дело хрупкой девушке заниматься охраной.

– А, это к Эле, – и крикнул кому-то вглубь коридора, чтобы позвали Райнову.

Эля вышла сразу же, крайне удивилась, увидев Бориса.

– Ты почему вернулся?

Борис показал ей на лавочку, предлагая присесть. Они сели перед большим увядшим кустом сирени, осень вступала в свои права. Листья на тополе, стоявшем по ту сторону дороги пожухли, только платаны лениво шевелили листьями, словно они сделаны из жести. Небо по-осеннему темно синее, кучевые облака наступали на город.

– Так почему ты вернулся? – повторила вопрос Эля.

– Тебя хотел увидеть, – усмехнулся Борис, и именно в кривой улыбке она почувствовала, он врет. Хотя как приятно услышать, что он вспоминал, думал о ней, ради нее приехал в Одессу, которую неизвестно: удержат или не удержат красноармейцы. Хотя если уже приступили к эвакуации красноармейцев морем, понятно: не удержат.

– В твое село пришли румыны? – спросила Эля.

– Пришли, – кивнул он.

– Ты почему не остался?

– Евреев и цыган румыны расстреливают или ссылают в лагеря. А у меня в крови течет цыганская кровь. А еще меня хотели мобилизовать. Отец велел переждать у дяди, – нехотя пояснил Борис. Эля недоуменно воскликнула:

– Да сколько в тебе той крови! И кто об этом знает, если ты сам не расскажешь! У многих молдаван в крови течет цыганская кровь, что же полстраны расстреливать? Румыны и сюда придут, куда ты дальше побежишь?

Борис криво усмехнулся:

– Ты говорила, румыны сюда не придут, – напомнил он.

– Говорила, – согласилась Эля. – Кто знал, что так все повернется. Наши утверждали, если нападут, будем драться на их территории. – Вздохнула. – Как оказалось, займут они город. И как ты дальше? – взглянула она на парня.

– В городе легче спрятаться. Некоторое время у дяди перебуду, а там посмотрим, – излишне уверенно произнес он. – Вы, почему остались? – имея ввиду ее семью, спросил Борис.

– Нам некуда ехать. Сначала ждали папу, потом пути отрезали. Папа так и не объявился, мама и бабушка очень переживают. А что будет с твоими родителями, если узнают, что ты сбежал на нашу территорию?

– Румынам не скажут, где я. И что нам румыны? К нам вернулись прежние хозяева, они родителей знают, не тронут. Меня молодого, они могли бы призвать в их армию, а я не хочу за них воевать. Договорились, если что, я уехал в Бухарест.

– Так тебе же нет восемнадцати? – напомнила Эля.

– Они на это не смотрят. Винтовку в руки и вперед.

– А прежнее начальство, которое ты так ругал? Они остались в селе? – расспрашивала Эля.

– Зачем им оставаться? Они на фронт ушли. Парторг у нас местный, его по годам не взяли, он еще при румынах воду мутил, в тюрьму сажали. Теперь по законам военного времени – расстреляли, – равнодушно проговорил он, словно расстреляли не человека, а ворону на дереве.

– Как?! Без суда? – округлила глаза девушка.

– Какой суд?! Война ведь! Вывели за огород и расстреляли.

В его голосе Эля не уловила сожаления. В душе оправдывала его, друг за эти два месяца успел насмотреться столько дикости, столько мертвых тел, что расстрел одного человека уже не вызывает в нем никаких эмоций.

– Мерзость какая! И что ты решил? Будешь прятаться или сражаться в рядах Красной Армии? – допытывалась Эля.

– Не, не буду. Не за кого сражаться. Что большевики, что румыны, хрен редьки не слаще, – с миной недовольства на лице мотнул он головой. – Мне же еще нет восемнадцати, – напомнил Борис.

– Кто сейчас в этой круговерти будет спрашивать о годах, ты вон, какой здоровый. Чем же ты будешь заниматься? – Эля не могла понять истинной причины появления Бориса в Одессе. Уйти с отступающими войсками он не хочет. Воевать на стороне румын тоже не желает.

– К дяде Фанэлу в лавку пойду, помогать буду, – буркнул он. – Дядю не тронут. До революции у него тоже была своя лавка. Дядя Фанэл посмотрел на дядю Иону, понял, все равно отберут. Лучше добровольно отдать. Теперь лавка опять может стать его. Румыны поощряют частную торговлю. Возвращают прежним хозяевам их добро, которое большевики отобрали.

– С чего ты взял? А вдруг – нет? – попыталась переубедить она парня.

– Румыны торговать разрешают, – упрямо повторил Борис. – У нас в село вернулись прежние хозяева, открыли свои лавки, которые ранее ихними были, – угрюмо доказывал свою правоту Борис.

Замолчали, каждый думал о своем.