Александр Малетов - Глубина

– За неделю до нашего выхода произошло, – мы с Колей одновременно докурили и затёрли окурки в чёрной металлической пепельнице.

С нами служил старший мичман, который пришёл на военную службу в Гаджиево в начале девяностых. Руслан. Он рассказывал, что в этом маленьком закрытом городе под названием Гаджиево, с населением около 12 тысяч человек, можно было встретить всю палитру человеческих пороков. На этой покрытой скалами и мхом небольшой территории творились такие вещи, от которых дыбом вставали волосы у людей из больших городов. Странно даже как-то, и слабо верится. Так всегда воспринимается неприглядная правда человеческой жизни. Чего стоит рассказ о старшине роты, который детей сажал на героин. Ну её, эту историю.

Обычно перед ужином по кораблю зачитывают новости, которые принимают снаружи по каналу связи. В этом походе новостей не было уже десятый день, радио молчало, никто не говорил почему. Было ощущение полной изоляции от внешнего мира. Мобильный телефон молчал, находясь в режиме «Полёт». Наш полёт проходил на глубине 150 метров, но даже сюда не проникали радиоволны. Как бы хотелось получить хотя бы одно сообщение, коротенькое, что-то вроде: «Привет. Ну как ты?» Даже такие простые слова могли согреть, донести частичку домашнего уюта. Знать, что тебя ждут. Мы все знали, что нас ждут, но подтверждение мыслей хотелось ощутить физически.

Жёны передали подарки ко дням рождениям тех, кто встретит их в походе. Эти подарки и были той самой частичкой тепла. Но не для всех. И не для меня, потому что день рождения зимой, а сейчас лето. Хотя вы и так помните, что сейчас лето, над нами постоянно светит солнце, купаясь в холодных волнах, безуспешно нагревая их, безуспешно ища нас где-то в ледяной толще. Знаете, как можно обнаружить подводную лодку? Реактор охлаждается забортной водой, поэтому за подводной лодкой остаётся тёплый след, который можно увидеть. Нас можно отследить по этому теплу, которое остаётся за кормой. Тепло наших жизней. Бред какой-то.

Подводная лодка похожа на огромную консервную банку, а мы на шпроты, которые закатали в эту банку. Хотя нет, не на шпроты – на селёдку, которую засолили. Когда банку вскроют, мы будем такими же – лежать друг к другу ровно бочком, впитывать соль. Мы будем просолены насквозь, нас невозможно будет есть, потому что слишком долго будем томиться в этой консервной банке. Мы будем такими же, как и были тогда, на берегу, когда обнимали родных, когда давали им какие-то надежды и обещания. Поскорее бы стать этой просоленной селёдкой.

После ужина я ложусь на верхнюю койку в каюте, задёргиваю шторы, включая прикроватное освещение, беру книгу и читаю. Лежу этой самой селёдкой, мариную себя и свои мысли тайком и одновременно на виду. Слышу, как мимо каюты ходят из отсека в отсек сослуживцы – кто-то в курилку, кто-то на вахту, кто-то осматривает отсек. Все делают свои дела на автомате, привыкли уже к замкнутому кругу из дней, бегают, как белки в колесе. Не бегают, а ходят, смирившись, ожидая, или не ожидая. Что-то, кто-то, как-то. Всё в междометиях и предлогах изляпано, как обеденный стол к концу приёма пищи. И пока никто не смахивает эти пятна и крошки, ждут, когда они впитаются в день уходящий. А ведь это только начало. Всего лишь одна седьмая срока нашей засолки.

После этой автономки мы уходим в отпуск. По этому праздничному случаю экипаж должен заполнить журнал, кто и куда собирается ехать. Я хочу на Камчатку. Увидеть почти такие же сопки, Тихий океан, гейзеры. Побывать за тысячи километров от дома, ощутить другую часть страны. Что скажет жена? Это неизвестная величина. Надеюсь, что согласится, потому что невыносимо хочется там побывать. Пишу в этом журнале заветные слова, тщательно выводя шариковой ручкой название ещё неизвестного мне города. Всеми мыслями погружаюсь в этот пока далёкий отпуск. Мои мысли уносят меня прочь из толщи воды, куда-то вверх, над облаками, как запущенную с нашего корабля ракету. Я лечу в космос, теряя горючее и пустые ступени, стремлюсь наверх, не зная, что меня ожидает.

Отпуск будет длиться долгих 80 с какими-то копейками суток, я даже скорее всего устану отдыхать, но сейчас нет этой усталости. Буду лететь на самолёте – долго-долго, устану сидеть, буду постоянно переворачиваться на месте, не буду знать, куда себя деть. Когда долечу, под ногами уже будет Дальний Восток, другая земля, другой воздух. Будем и мы там другими. Рядом с нами будут другие. Всё будет другое. Скорее бы. И этот журнал для меня, как машина времени – рука не торопится дописать слова, не торопится передать этот журнал, а ведь его все ждут, все хотят написать, все хотят представить себе отпуск.

– Саня, – кто-то зашёл в каюту и позвал меня, вырвав из потока мыслей. – Спишь?

Как же мне хочется ничего не отвечать, спать, никого не видеть. Только вот свет прикроватный выдаёт.

– Что случилось? – я выглянул из-за шторки.

– Тебя опер спрашивает, выйди, – дверь закрылась.

Что ему нужно? Да чтоб меня! Я же забыл! Вскакиваю с койки, на холодную палубу, быстро запрыгиваю в рабочее платье. Дверь каюты снова открывается, опер на пороге.

– Малетов? – его голос какой-то уставший.

– Да, – я уже понимаю, что произойдёт дальше.

– Почему документы в секретку не сдали? – он продолжает стоять на пороге.

– Я на вахту заступаю во вторую смену, хотел готовиться к сдаче зачёта, – неубедительное объяснение.

Знаете, что произошло? Я взял секретную литературу. И в конце рабочего дня не сдал её, хотя это положено. Почему не сдал? Реально хочу изучить. Ученье – свет в конце торпедного аппарата. Вот так и учись, приобретай новые знания. Перед вахтой не смог бы взять эту литературу, пришлось договариваться с секретчиком, чтобы она осталась у меня. Так не положено. Теперь нарушение режима секретности. Ищут врагов народа, ФСБ не дремлет.

– Вы нарушаете режим, – я подошёл к нему, глаза у него красные, то ли не спал, то ли ещё почему. – Пишите объяснительную и сдавайте литературу.

Отпуск рассыпается на мелкие осколки, катится куда-то прочь от меня, далеко и безвозвратно. Сейчас ещё комбату доложат, потом командиру. Хотел быть умнее, теперь появится выговор в служебной карточке. И никаких поблажек. Достаю папку из секретера, несу её в соседний отсек. У секретчика тоже красные глаза. То ли он не спал, то ли спал и разбудили, то ли ещё что-то.

– Приспичило ему сегодня, – восхищения у него эта ситуация тоже не вызывает.

– Как всегда, – я понимаю, что Лёхе тоже попадёт. Хотя на его должности невозможно иметь чистую служебную карточку, не испачканную выговорами.

Возвращаюсь в отсек. Опер так и стоит. Рядом с ним комбат. Он улыбается.

– Нарушаешь, Сан Саныч? – голос комбата прокурен насквозь.