М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Инга была суперженщиной. Может быть, единственной на всем пространстве Советского Союза. Ну, хорошо, в Москве у неё было мало соперниц. Ладно, но в Агентстве с нею уж точно никто не сравнился бы.

Во-первых, фигура: абсолютная копия Мэрилин Монро, и походка с плавным перетеканием бёдер оттуда же, из «В джазе только девушки». Во-вторых, белая, матовая кожа, полные губы, будто произносящие долгий, бесконечный звук «О-о-о», и чистой, глубокой воды серо-голубые глаза, один взгляд которых высекал из мужиков фейерверки похоти. В-третьих, и это, пожалуй, главное, Инга была свободна и независима. Свобода её покоилась на твёрдом неприятии замужества, как повторного опыта, – один раз сходила, и хватит. А независимость она обеспечивала наличием двух постоянных любовников – в Москве и в Мехико.

Один – ну, очень большой, даже подумать страшно, партийно-номенклатурный деятель, другой – мексиканский мультимиллионер и издатель самых влиятельных журналов континента. Благодаря первому, Инга открывала большинство московских дверей очаровательной ножкой и обладала иммунитетом на начальственный гнев. Второй не менее пяти – шести раз в год направлял ей через посольство приглашение в Мексику, в Штаты или в Европу «на переговоры». Он же, естественно, оплачивал все счета, которые Инга из скромности называла командировочными. Правда, уже тогда магнат неприятно удивлялся московской дороговизне, однако платил, не морщась. Получив билеты на самолёт и ваучер на апартаменты люкс в пяти звёздах, – загранпаспорт был у неё постоянно – Инга, прощально поведя роскошными бёдрами, исчезала за паспортным контролем Шереметьево-2, оставляя за собой головокружительный шлейф настоящего французского парфюма и неодолимого женского шарма.

В подчинённом ей «малом серале», состоящем из стажёров, младших и просто редакторов, поселялось в такие моменты уныние, и шелестели вздохи. Дело в том, что Инга не ограничивала свою личную жизнь официальными контактами с Кремлем и Акапулько. Во вверенном ей отделе, где работали одни мальчики, и куда путь девочкам был заказан от века, она держала себя, как султан в гареме. Поэтому одним недоставало мягких, теплых, бархатных отношений «бабьего лета», когда знойные страсти уже отгорели, успокоились и улеглись, сменившись взаимной симпатией и родственными чувствами по линии «милая тётушка – племянник». Другие жили ещё предвкушением чего-то шикарного, сладостно-пикантного, необычайного чего-то, и всякая помеха, задержка на пути к мечте ввергала их в тоску.

Очередному фавориту Инга присваивала загадочный зоо-ихтиологический титул «кыска-рыбка». Петя, воспитанный в пуританских традициях, и оттого почитавший секс занятием весьма скучным и утомительным, получив эту самую «кыску-рыбку», просто охренел. Долго, месяца два или три, пока длилось их лето страстей, Петя ходил с тихой, идиотской улыбкой на устах, плохо понимал с первого раза и зевал до вывиха челюстей. Днём Инга милостиво отпускала его отсыпаться, но к вечеру приказывала быть. И смотрела при этом так, что Пете хотелось уже не на диван, а в табун, к кобылицам. Немедленно. Он сильно похудел и совершил для себя множество открытий – например, что у него есть талант к этому делу, во всяком случае, так говорила Инга; что секс рождает радость и море эмоций; что в Ингу нельзя не влюбиться на всю жизнь, но лучше не надо…

В дальнейшем Петя практиковал это занятие часто и со вкусом, постоянно обогащая арсенал, полученный в постели своей начальницы.

Ещё Петя тогда же узнал, вернее, Инга ему объяснила в одно из мгновений затишья и неги, что, вступив в игру и пользуясь её преимуществами, следует придерживаться правил, а не пытаться их менять.

– Ты, Петюня, кыска-рыбка моя, перестань возбухать, когда Анька заворачивает тебе материалы, – томно поучала Инга, привольно раскинувшись на кровати, широченной, как палуба круизного лайнера, и покачивая алебастровой белизны ногой с гладким, блестящим коленом.

Когда они распадались, на время насытившись друг другом, Инга, уступая Петиной скромности, набрасывала простыню. Но простыня ложилась на неё как-то по-особенному. Странно как-то раскладывалась по ней простыня. По философии Инь и Ян. Единство и борьба противоположностей: вроде бы, и прикрывала простыня сверкающую Ингину наготу, но, с другой стороны, еще больше подчёркивала и выделяла все соблазны её тела. Поэтому Петя очень трудно сосредоточивался, держал себя настырно, суетливо и беспокойно. Инга, мягко, но решительно отстраняла его руки, упорно продолжая просвещать и отёсывать. Добра ему хотела:

– Ну, завернула… Подумаешь, расстройство! Переделай, как скажет, и помалкивай. Мотай на ус лучше, чего и как. Тебе, Петюня, здесь всё могут простить, даже аморалку… Если, конечно, не наглеть, – тут Инга сладко потянулась и хихикнула. – Одного никогда не простят: прокола. Ну, в смысле идеологии; политика партии и правительства… Понимаешь, о чём говорю?

– Инга, ну, Инга, – нетерпеливо ныл донельзя воодушевленный двуличной простыней Петя.

– Да, подожди ты, слушай… Петька, отстань! Рассержусь, больше не получишь! Слушай: бойся проколов. Допустишь один – два, и всё, ты – человек конченый. Метлой из Агентства погонят, а то и с волчьим билетом в зубах пойдёшь. Кочегаром в котельную или в диссиденты, водку по кухням жрать… Так что, ты, мой милый, на Аньку не злись, она, хоть и дура, но нюх у неё рабоче-крестьянский, верный. Крамолу на три метра под землёй видит. Врубаешься, или повторить?

Петя, в конце концов, врубился и перестал возникать и возмущаться по-поводу безапелляционности приговора: «Не пойдёт!».

Вскоре он и сам стал понимать, какой материал пойдёт, а какой – нет, что стоит писать, а что лучше обойти, не заметить. Постепенно в нём выработалось некое чутьё. Сначала оно несло в себе лишь безотчётный страх перед кабинетом К. А. Федюнчикова и вечной хромотой. Однако со временем всё более и более становилось чем-то вроде инстинкта, частью натуры, чертой характера. Тогда в Петином лексиконе ещё не было слова «самоцензура», – то ли не появилось оно ещё в профессиональном обиходе, не придумали; то ли Петя просто его не знал, – поэтому сначала он никак не называл своё шестое чувство, даже в мыслях. Это новое ощущение, в отличие от тех, тоже новых, которыми одарила его Инга, не было ни приятным, ни интересным. Напротив, способность предчувствовать негативные последствия и угадывать ловушки, притаившиеся в простых, на первый взгляд, текстах, злила и беспокоила Петю: она меняла его характер, привычки и даже мировоззрение; и Петя не мог не замечать этих перемен. Но, принимая с подачи Инги, эту благоприобретенную способность, как важнейшее, если не самое важное, условие успешной работы в Агентстве, он не мешал ей расти и развиваться.