М. Агеев - Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Позднее появилось и название новшества – звучное, но совершено бессмысленное слово «галаретка». Петя не помнил, откуда и при каких обстоятельствах оно пришло к нему; видно, приглянулось – вот и осело в памяти, наряду с прочим хламом, который в изобилии водится у каждого на чердаке. Бесспорно, было в этом слове что-то польское или чешское, родное что-то, славянское, и на очень общем уровне даже слегка понятное. Чувствовалась в нём некая информация. Впервые Петя употребил его со смыслом, посмотрев голливудский фантастический хит «Чужие». Словом «галаретка» он обозначил для себя генерацию шустрых, зубастых монстриков, проникавших вовнутрь героических американских астронавтов, и вызревавших там в мерзких огромных тварей, которые покидали выеденные изнутри оболочки-носители, чтобы заняться насаждением абсолютного зла в окружающем мире. Характеры астронавтов в период этой своеобразной беременности претерпевали резкие перемены. Конечно, к худшему – простые, открытые и добрые американские ребята становились антисоциальными, недобрыми, вечно умышляющими гадости типами. Плохими парнями становились, «bad guys», в общем.

По аналогии с этими монстриками Петя и начал называть свою вновь приобретенную и уже достаточно развившуюся способность «галареткой».

Самые здоровые, мясистые и клыкастые «галаретки» вызревали в недрах номенклатурных работников, ибо зрели они, всё же, на страхе. А у начальства страхов неизмеримо больше, чем у рядовых. Петя, к примеру, отвечал только за те материалы, что сам писал или редактировал, Инга – за творчество дюжины балбесов своего отдела, главный редактор – уже за пять дюжин перьев, или сколько их там было в редакции. Груз ответственности зампредов измерялся сотнями… И ведь каждая чужая душа – потёмки. Каждая! А их, тёмных этих душ, – десятки и сотни; под председателем – так и тысячи, и лишь чёрт один знает, что у них на уме.

«Галаретки», которые паразитировали в рядовых сотрудниках, были не только мельче, но и примитивнее своих начальственных товарок. Для спокойного, уверенного и бесконфликтного вращения номенклатурной оболочки в высших сферах требовалось куда больше изворотливости, хитрости и осторожности. Зачастую, «галаретки», сидевшие в начальстве, оказывались значительно умнее своих носителей.

Петя уже сорок минут маялся в приёмной курирующего зампреда Армена Кареновича Погосова. Главное, сам вызвал, а теперь вот, жди… Впрочем, ждать под дверью высоких кабинетов – обычное дело. Одна радость – пофлиртовать с погосовской секретаршей Аллочкой. На неё и просто смотреть-то – сплошное удовольствие: такая она фигуристая, плотненькая, налитая… Да и вовсе не глупенькая, как можно было бы ожидать, принимая во внимание должность и цветущий вид… Поговаривали в Агентстве про неё и про шефа… Но стоит ли верить всякой молве! Петя и не верил, даже не задумывался и не вспоминал об этих агентских сплетнях.

После интенсивного курса эпикурейства, преподанного Ингой, он вошёл во вкус и не пропускал теперь ни одной мало-мальски симпатичной мордашки, не попытав судьбу. Постоянное стремление к сексуальной охоте приобретало в нём маниакальный характер, но это обстоятельство не слишком волновало Петю. Суровая скромность, воспитанная домашними устоями, вынудила его бездарно пропустить период позднего пубертата, когда предутренние сновидения воплощаются в реальные дела. Да, и недосуг ему было осуществлять мечты. В армии Петя служил, а в институте – как и положено, учился. Иными словами, Петя не нагулялся всласть. Теперь навёрстывал, нисколько не напрягаясь по-поводу страдающей морали.

Аллочка уже пришла в явное возбуждение – глазки разгорелись, верхняя пуговичка на блузке расстегнулась сама собой, а юбка как-то незаметно поднялась над коленями ещё сантиметров на семь. Может, и на все десять. Петя сообразил: наметилась поклёвка – уже наступил тот захватывающий момент, когда слова теряют всяческий смысл и служат лишь звуковым оформлением говорящих взглядов, жестов, улыбок. Нужно было подсекать. Пора! Петя собрался, приготовился и…

Тут в приёмную вкатился, быстро перебирая короткими ножками, Петин главный.

Всё умерло.

Аллочка, ударив хвостом, ушла на глубину. Лицо её, оживленное и разрумянившееся, в один миг приобрело строгий канцелярский вид. Она погрузилась в бумаги и перестала интересоваться окружающим.

– А что это вы, Завадский, здесь делаете? – Строго спросил главный, остановившись перед Петей. Тот поднялся, нависнув над начальством Александрийским столпом. – Вызвали, – развёл он руками.

Фёдор Бонифатьевич Высокий был, по естественной иронии судьбы, чрезвычайно мал ростом. Но чрезвычайно широк в плечах, в груди и в седалище. Недобор пары десятков сантиметров порождал в Фёдоре Бонифатьевиче жестокие комплексы. Поэтому был он всегда преисполнен значительности и суров к подчинённым. За исключением, разумеется, А. Г. – с ней он держался предупредительно, вежливо, осторожно, никогда не сокращая установившееся между ними расстояние в двенадцать дуэльных шагов до барьера. Ингу он тихо и очень сильно ненавидел. Но, имея в виду её тесную связь с Кремлём, заискивал и закрывал глаза на шалости. Хотя, справедливости ради, нужно отметить: вверенный регион Фёдор Бонифатьевич знал великолепно, в нюансах, да и писать умел неплохо.

– Сколько раз я вам всем повторял: если вызывает Армен Кареныч, обязательно докладывать мне! Обязательно! Безобразие, что творится с дисциплиной в редакции! Распустились! Окончательно распустились! – Недовольно, с претензией на продолжение нотации сказал главный.

Петя молчал. Такой сигнал дала ему «галаретка».

Фёдор Бонифатьевич, не дождавшись ответа и не получив, таким образом, горючего для продолжения, оставил Петю, досадливо махнув рукой. Жест этот означал, что Петя – человек пропащий, конченый, исправит его теперь только могила, и говорить с ним дальше бесполезно.

– Аллочка, вы сегодня великолепны! – Высокий, склонившись над секретарским столом, сменил гнев на сладчайший, елейный тон и даже согнул ножку кренделем, отставив плотно обтянувшийся пиджаком широкий зад.

«Ну, почему! почему никто не скажет ему, что, имея такую корму, нужно носить пиджак расстегнутым! – Думал Петя. – Может, как-нибудь деликатно подсказать?» Но главный, увы, никогда не интересовался мнением Пети и никогда не обращался к нему за советом. Не верил главный в Петину мудрость и хороший вкус, в голову ему не приходило подозревать в своём младшем редакторе такие способности. Потому Петя молча и чуть брезгливо наблюдал телодвижения главного редактора, развернувшегося к нему необъятным своим тылом. Телодвижения напоминали упражнение «шаг на месте», выполняемое задней половиной бегемота. Зрелище это вызывало отвращение, но притягивало. Даже завораживало, как маятник гипнотизёра. Вдруг, к ужасу своему, Петя ощутил явственное и невероятно сильное желание подойти к Высокому, врезать по откляченному тугому заду носком ботинка и крикнуть: «Го-о-о-л!» И чем дольше он думал о невозможности такого фортеля и катастрофических его последствиях, тем неодолимее, яростней становилось желание. Он уже сделал шаг к Аллочкиному столу… К счастью, «галаретка» врубила у него в голове такую сирену с проблесковыми огнями, что Петя, вмиг вспотев до пят, тяжело плюхнулся на стул и прикрыл глаза. Желание ушло, остался страх – что было бы, если бы он, всё же…