Анджей Ласки - Формула Любви. Книга вторая

– …Флоренция? – Я закончил.

– Италия, великая Италия. – Снова он зашелся своим хриплым голосом. – Какая разница? Она везде прекрасна!

– И все? Это точно то, что я хочу услышать, так ведь?

Очень вовремя подоспел Джованни со вторым бокалом, который опустил перед хозяином. И так и застыл. Алигьери не спешил. Он провел по ножке бокала указательным пальцем, видимо, о чем-то задумавшись.

– Беатриче. Моя Флоренция больна лишь мыслями о ней. – Я заметил, что Рождин покивала головой. – Моя любовь! И что мне делать там, если мой дом растерзан всякими пройдохами. Так и кишат, кишат! Туда-сюда, туда-сюда. – Его рука заиграла перед моим лицом. – А клоун, изображающий меня пред ними, читает то, чему я отдал жизнь. – Он расхохотался. – Мои вечноживые вирши! – Он замолчал и исподлобья посмотрел на меня.

– И что тут такого? – Я пожал плечами.

– Что тут такого? – Я задел его за живое, он опять захрипел. – Что тут такого? Правда? Дай подумать! – Алигьери приложил руку ко лбу и сделал вид, что задумался, прикрыв глаза. Мне даже показалось, что он просто заснул. – А то, – вдруг вскинулся он, – что я и сам не знаю их. Вот так вот – наизусть. – Он зашелся в смехе до пьяной икоты.

Кажется, этот спектакль продолжался вечность. Я не знал, куда себя деть, мне было стыдно за его поведение. Один из величайших поэтов всех времен сидит рядом со мной на диване, напившись до синих чертиков. Бывало ли раньше с кем такое? Впрочем, потом… потом он просто вырубился – на самом деле заснул, склонив голову на плечи. И стал похож на нахохлившегося воробья зимой. Взъерошенные волосы так и остались стоять дыбом. Гостиную огласил его слишком громкий храп. Мерзкий старик. Рождин пощелкала пальцами.

– Спит. – Произнесла она как приговор. – Видимо, не сегодня. Джованни, – она кивнула бою, – организуй постель для хозяина. – И махнула мне рукой. Я осторожно поднялся, на цыпочках подошел к ней, боясь разбудить очередной хриплый поток рифмованных слов. Джованни метнулся к дивану, чтобы успеть придержать заваливающегося Алигьери.

– Пойдем. – Она открыла дверь, и мы вышли на залитый солнцем двор перед домом.

* * *

«Есть ли еще какой-то уголок, где скрывается моя любовь? Я мечусь по закоулкам, пытаясь отыскать ее. Но снова не нахожу, и снова остаюсь один в своих снах, в мечтах, в заботах и проблемах, в своей безусловной реальности, из которой некуда бежать. И в этом поиске, в этой погоне за своим личным счастьем вновь теряюсь среди безмолвия и пустоты.

Так в чем же секрет? Я бы отдал все, чтобы побыстрее разгадать его. Но тайна так и продолжает оставаться тайной. И часто я уже думаю о том, что никакого секрета тут нет – я вновь все себе нафантазировал, чтобы хоть на мгновение стать чуть ближе к тебе.

Все пройдет, все изменится с годами. Я просто опущу руки, согнусь под натиском прошедших лет, так и не узнав самого важного, и буду шаркать протертыми до дыр тапками из угла в угол, тихо бормоча что-то себе под нос. И буду слаб в своем тихом сумасшествии.

Да, моя милая Диана, реальность именно такова. Я не разукрашиваю и ничего не придумываю. Сам для себя найдя покой в четырех углах, я уже больше не буду болеть долгими поисками. Мне-то оно зачем? Бесконечные годы делают дело – равняют дорогу для других, кладя пластом тех стариков, что не смогли или не сумели. А над ними толстый слой асфальта. Спустя миллионы лет они превратятся в нефть. А сейчас кому они нужны и кто их вспомнит, если они не оставили ничего после себя? Даже жалких грошей, из-за которых может начаться сыр-бор с правом наследства. Ни следов, ни тени – ничего за собой.

Так ли представляли мои прапрадеды, воспевая свободный дух и поднимая знамена на поле боя. А вот оно – ваш правнук исчез, да что там – протух. За что вы сражались? За продолжение рода? За свою свободу? Но вот вам – ваша родословная почила в бозе, не оставив наследников. Растворилась в миру, без личин, без ценных бумаг, без будущего.

Сильный поворот, не так ли? Но поворот в никуда. Совсем никуда не годится. Я день за днем перемалываю осточертевшие устоявшиеся фразы, как какая-то мясорубка – словорубка, точнее. Еще чуть-чуть и меня ждет участь Петра 10 10 Петр – один из учеников Иисуса Христа. После казни Учителя трижды отрекся от него. . И неважно, сколько миль позади, и сколько еще осталось. Однажды, на заре, после третьих петухов, я разверну машину и ни с чем отправлюсь восвояси, так и не узнав, чем закончится история. Пожалуй, это будет хуже, чем смерть, и похлеще Апокалипсиса. Я предам не только тебя, моя любовь, но и себя, цинично понимая, осознавая и принимая такую правду. И в чем причина?

Казалось бы, слишком простая истина. Перешагнуть через себя, отойти от устоев и условностей, определить ценности, без которых невозможно существовать и окунуться в то счастье, что предоставляет сама жизнь. Но нет, слишком простое – оно слишком сложно. К нему нельзя вот так вот взять и пройти по прямой тропе. Потому что тут же на пути появляются ямы, колдобины и трещины. А я уже час вожусь с пробитым колесом, застряв всеми четырьмя на периферии американской глуши.

Ты не поверишь, но здесь, на окраинах федеральной трассы ни души, а мой домкрат издох. И как я не подумал об этом раньше? Перемазался, как свинья в машинном масле и дорожной пыли, пытаясь хоть что-то сделать, что-то сотворить, хоть что-то доказать себе самому. Элементарное механическое чудо не случилось – куда там мне до хождения по воде. Кручусь как заведенный, и все мысли только об этом. Скоро ночь, а на дороге все еще как на заброшенном кладбище.

Я сейчас примерно на одном расстоянии от Сент-Пьермонта и Нью-Йорка, застрял в непроглядной дыре, где нет ни одной замшелой бензоколонки или шиномонтажа, ни одного фонаря, да и бензин на исходе. А в телефоне лишь короткие гудки, сколько я не старался. Видимо, индейские прерии – это мое. О, да! Мне бы лошадь покрепче, да хорошее кожаное седло. Променял бы сейчас сотню лошадиных сил всего на одну, зато живую. Хотя бы поговорил с ней.

А, может, это знак? И я застрял ровно посередине между тем откуда бежал и куда бежал. Сделал вынужденную остановку не просто так? Вот орел, вот решка – выбирай. Подкинь, доверившись судьбе, и дальше следуй ее выбору. Но никто не может сказать, каким он будет, и, тем более, насколько он верный. Пятьдесят на пятьдесят и ничего от тебя не зависит.

А потому, вглядываясь в лицо Фортуны, этой девки с хитрым прищуром, никогда нельзя угадать ее искренних намерений. Она тебя за палец обведет и еще посмеется вслед. Истинны только благие намерения, что живут в душе. И только им, несомненно, можно доверять от начала и до конца.

Так в чем же тайна? В чем смысл истинных деяний? В чем заключена любовь?