Владимир Лебедев - Путешествие

Я стою рядом с подстриженной плоскостью. В глубине темнеют многовековые стволы, они разветвляются на сучья, те в свою очередь на тысячи ветвей, те же дробятся еще мельче. И все это змеится и переплетается между собой, и вся эта живая жизнь, точно гигантской бритвой, срезана, и ни одна веточка не вырвется за эту мертвую плоскость. Это потрясает меня. Я слышал об этом на лекциях, когда речь шла о Версале, но не увидев, трудно представить и понять это. Через века ощущаешь силу и мощь монарха, повелевшего сделать так, против естества природы. На меня пахнуло иной эпохой. Природа ведет себя так же буйно, она живет с неизменной постоянностью. И все так же стригут ее, как и два столетия назад…

Необъяснимое блаженство проистекает на меня. Какое счастье видеть природу и любовные творения человека! Какое спокойствие! Неторопливый размеренный ритм другой эпохи. Как спокойно жили люди и как умели ценить они жизнь и понимать ее красоту! Так, верно, приятно наблюдать за переливами выраженья милого женского лица, точно за переливами неба в озере. Природа, произведения искусства, музыка… – вот жизнь, достойная человека!

И тут в моей голове мелькает мысль, вернее комок соображений, забавное заключение… Я пытаюсь облечь его в слова, но они ускользают, приобретая другой смысл. Вот, оно, наконец… Неизвестно, что важнее для человечества, для какого? Для меня, для него?.. В этом загвоздка… Нет! Не так! Абстрактно, чисто научно… Что важнее: совершенствование человеческой жизни (пусть не в широких масштабах, а экспериментально, лабораторно…) или валовое повышение жизненного уровня, конечно, не очень высокого качества, низко, опять с нуля…

Нет. Не так. А как?

Я вдыхаю свежий, уже осенний воздух полной грудью. Как давно я не делал этого? На меня спускается благолепие… Я – один (все наши разбежались). Я один в чужой стране. Мои спутники по поездке не в счет. С ними меня не связывает никакая душевная близость. Мне наплевать на них. Сейчас рыскают по аллеям парка, щелкают аппаратами, а потом будут хвастать увиденным, будто это надо кому-нибудь, а не им самим.

Я одинок. Приятное, щемящее чувство. Что-то подобное было у меня когда-то… Когда? Где?.. Это было в Благовещенске на Амуре, куда я был заброшен

после института. Тот же четкий осенний воздух. Солнце. Ослепительно белые дома провинциального города. Глубокое синее холодное небо. Все торжественно, празднично. Все до резкости четко, но все окрашено грустью, потому что я одинок в чужом городе, потому что мне не с кем поделиться всей этой красотой, потому что будущее так неопределенно. Неизвестно, сколько мне предстоит здесь прожить… Впереди неопределенность, похожая на вечность…

Это забытое чувство нахлынуло на меня, но какой контраст! Сейчас все чересчур определенно, через несколько минут я должен быть вон там, на этом месте. Я подхожу к водоему. Трехлетняя девчушка, аккуратненькая, как большая кукла, что-то лопочет, перебирая круглые камешки. Немка-мать в сером костюме с белом старомодном жабо на груди, в плоской шляпе и очках стоит рядом. Легкий ветерок морщит поверхность воды. Полосы света расходятся по дну. В воде неподвижно стоят большие красные рыбы. Меня распирает блаженное чувство, оно ищет выхода… ищет удовлетворения в простом человеческом общении… ну, хотя бы с этой прелестной девочкой… Что бы ей сказать? Самое простое…

– Was sind diese roten Fische? 28 28 Что это за красные рыбы? – спрашиваю я. показывая на рыб в бассейне.

– … roter Fisch 29 29 красные рыбы , слышу я за спиной голос матери с выговором, совершенно отличным от моего. Дело, видимо, в твердом немецком «и» и к тому же здесь надо было обязательно сказать «ди»

Но девочку мало интересуют рыбы. Раскачиваясь на корточках, она старается ухватить отшлифованный камушек, бросить его в воду.

Как хорошо бы сейчас растянуться на скамейке и.. щурясь на солнце, наблюдать в полудреме за всем, что происходит перед глазами. Постараться всеми порами впитать в себя этот чудесный день.

Но на меня всею тяжестью давит туристский распорядок. Надо спешить. Бежать. Но куда? Это все равно. Я устремляюсь в боковую аллею. В парке пустынно. Прогуливаются редкие парочки. Вот идет пожилая женщина в черном. Идет. углубившись в свои мысли. А за столиком среди зелени сидят старики, слышен стук костей… Злорадное чувство охватывает меня. Заграница! А не убереглась от этого!

Жаль, что оставил камеру в автобусе! Нет! Пожалуй, хорошо! Одно из двух: смотреть или снимать! Я смог бы снять общие виды. Они получились бы не так четко. Снял бы этих стариков. Но они были бы случайны, непонятны. Мог бы отснять несколько фрагментов, но все получилось бы сумбурным, недостаточным…, и я упустил бы то мгновение блаженства, которое упало на меня там, у бассейна.

Чувство, которое окажется прочнее и долговечнее всех пленок. Надо просто наслаждаться! Но какое тут наслаждение? Надо спешить! Нет! это мука быть туристом! Я хочу как-то выразить свою боль, останавливаюсь и пишу в записную книжку. Пишу неразборчиво и сокращенно. (не стоит фиксировать свои чувства за границей!). Но боль хочет вылиться, иначе она невыносима!

«17. 09. 64. Быть, видеть и не иметь возможности насладиться, почувствовать в полной мере всю прелесть дня… Нет! Это – пытка! Я никогда больше не поеду туристом за границу!»

– Ну о «Шенбрунне» мы представление имеем… – слышу

я голос Аполлинария, я оглядываюсь и вижу наших, они деловито дощёлкивают последние кадры и бегут к месту сборища.

Обидно, что приехали мы в гостиницу слишком рано. Нам даже разрешили немного погулять перед обедом. Спустившись из номера вниз, я увидел в вестибюле особняком стоящих Романа, Виктора и Таню. Подошел к ним, меня, собственно, тянет к Тане.

Решили пройтись по «Таборштрассе» в сторону центра.

На углу У «Донауканала» останавливаемся. Перед нами вздымается вверх высотное здание страховой компании «Ферзихерунгсгезельшафт». Нервюры нержавеющей стали, резко сокращаясь, бегут ввысь.

Элементарная простота. Металл и стекло. Изумительное качество. Эта современная архитектура не режет глаз, она прекрасно уживается рядом со старой, дело видимо, не только в качестве…

На гранитном стилобате перед стеклянными дверьми

стоит несколько служащих.

– Давайте зайдем, – предлагает Виктор.

– Надо нашему «немцу» спросить у них разрешения.

– Попроси их, – поддержал Роман.

– Entschuldigung bitte 30 30 Извините меня пожалуйста , – обратился я к группке стоящих.

– Wir sind russische Architekten und möchten dieses Gebäude sehen. Wirst du erlauben? 31 31 Мы русские архитекторы и хотели бы посмотреть это здание. Вы разрешите?

Молодой человек из группы любезно предлагает нам войти, из глубины вестибюля зовет кого-то. Появляется служащий. Он объясняет ему, что мы хотим. Это, видимо, сторож. Он прихрамывает. Лицо у него доброе, но безобразное, черты перекошены, челюсть отвисла. Истинный Квазимодо.