Григорий Родственников - Желтый глаз Тихеи

Огненные шары превращают в пепел двоих аркебузьеров, что наконец-то удосужились раздуть фитили своих пукалок. Нет ничего более глупого и энергоёмкого, чем огненная магия. Но у Януша Чёрного сил хоть отбавляй. Всё потому, что под рукой оказалась нужная кровь. И пусть наивный душегуб думает, что для простенького теплового заклятия мне целых полчаса надо накапливать магию. Ему полезно заблуждаться. Крепче спать будет.

Ага! Холодок по всему телу. Где ты прячешься, старый пройдоха? Добавим огонька!

Уууу… Как полыхнуло… Как бы не сжечь этот проклятый скит дотла.

Чёрт! Вот это боль! Не знал, что умирать так неприятно.

***

Эцель Вейс по прозвищу Танцор

Мне не хватало какого-то жалкого мига, чтобы добежать до прицелившихся в меня солдат. Казалось, что дула аркебуз поднимаются нарочито медленно, словно стрелки ещё не решили, куда мне влепить пулю, в грудь или живот. Они будто наслаждались моей обречённостью, а потому не торопились стрелять. А я уже не успевал добраться до них. Время удивительным образом замедлилось. Наверное, так бывает перед смертью. Я не бежал, а медленно плыл в густой прозрачной и вязкой смоле. Прилагал нечеловеческие усилия, но лишь сбрасывал темп. Всё для того, чтобы подробно рассмотреть все детали будущей гибели. Я видел царапины на вражеских кирасах, пятна копоти на кожаных бандельерах, и даже успел заметить отсутствие заклёпки на железном набедреннике одного из своих убийц. Жерла аркебуз внезапно выросли до гигантских размеров, чтобы заслонить от меня свет. Мёртвым не нужно солнце. Да здравствует вечная мгла!

И тут полыхнуло! Это было неожиданно! Меня словно окутало пламя, обожгло, отбросило в сторону. Я с трудом удержался на ногах. Чтобы в следующее мгновение издать вопль удивления. Мои несостоявшиеся убийцы превратились в вопящие от боли факелы. Я застыл поражённый, не в силах оторвать взор от страшного, но притягательного зрелища. С грохотом упали на каменный пол аркебузы, жадные языки огня с утробным воем грызли дубовые приклады. С громкими хлопками взрывались пороховые мерки, тёк расплавленный свинец. Повсюду плавал синий дым и стоял одуряющий запах сожжённой человеческой плоти.

Что это? Колдовство?!

Ну конечно! Я оглянулся. Мой сокамерник стоял, широко расставив ноги, выставив вперёд ладони, и с его скрюченных, словно сведённых судорогой пальцев сыпались и тут же гасли крохотные огненные искорки.

Да он настоящий колдун! Даже не колдун, а сильнейший боевой маг. А глаза! Нет, у человека не может быть таких страшных глаз. Он глянул на меня, и показалось, будто обуглилось сердце и вспыхнули волосы на голове. Я словно оцепенел. Но моё замешательство было недолгим. Откуда-то со стороны раздался скрипучий старческий голос.

– Какой же ты негодяй, Януш, по прозвищу Цыган! Как можно устраивать фокусы с огнём в закрытом помещении?! Здесь же теперь не продохнуть от дыма и вони! Недооценил я тебя. Каюсь. Ну, да ладно, наперед буду осмотрительнее.

От меня не укрылось, как при звуках этого недовольного голоса вдруг побледнело лицо колдуна. Глаза потухли, а тонкие губы задрожали. Чернец даже стал ниже ростом, как-то сгорбился и сжался.

Я оглянулся. В клубах дыма стояли трое: баронет Людвиг фон Краузе, сержант Клаус и последний оставшийся в живых аркебузьер. Но голос раздавался из-за их спин. За плечом командира драгун мелькнул краешек чёрной сутаны. А затем на миг выглянуло морщинистое личико. Инквизитор!

Ну же, волшебник! Уничтожь последнюю горстку врагов!

Но мой сокамерник выглядел подавленным и жалким. Лицо ещё больше побледнело, глаза растерянно бегают, и в них больше нет жаркой ненависти и злобы. Они стали блёклыми и водянистыми, в них я увидел лишь тоску, страх и обречённость.

«Он истратил магическую силу, – догадался я, – а следующих полчаса у нас нет».

– Краузе, мальчик мой, разберитесь с разбойником, – прошелестел инквизитор. – А я успокою нашего не в меру разошедшегося фокусника.

Похоже, теперь всё зависит только от меня.

Разберись с разбойником, говоришь. Ну, давайте, разбирайтесь! Вы надолго запомните Эцеля Вейса!

Людвиг неторопливо вытаскивает из-за пояса пистолеты.

– Правильно! – радуется жирдяй Клаус, – Пристрелите эту собаку! Сколько наших ребят положил, сволочь! Убейте его!

Но баронет неожиданно бросает пистолеты ему, – Возьми! – А сам извлекает из ножен клинок.

– Что вы делаете?! – вопит сержант, – Вы с ума сошли! Видели, как он дерется!

– Молчать! – обрывает его лейтенант и смотрит на меня с усмешкой.

Усы драгуна топорщатся, как у взбесившегося кота, на роже выступают красные пятна злости. Он сверлит меня ненавидящим взглядом и вполголоса шепчет проклятия.

– Следовало бы просто пристрелить вас, – с кривой улыбкой сообщает фон Краузе, – так было бы проще. Но я, пожалуй, окажу честь бывшему дворянину. Я слышал, будто вы неплохой фехтовальщик. Мне не терпится развеять этот миф.

– О! Что я вижу… Холуй решил поиграть в героя?

– А вы самоуверенны, господин разбойник. Только до сего моменты вы дрались с неумелыми простолюдинами и не пробовали благородного клинка.

– Тогда нападайте, благородный хвастун. Посмотрим, какого цвета у вас кишки.

– С вами бесполезно говорить о чести! – внезапно пришёл в ярость баронет. – Ваши заслуги перед королём Олдриком в прошлом! И я не знаю, были ли они вообще! Сейчас родина корчится в кровавой междоусобице, стонет в горниле гражданской войны! Мятежники раздирают государство на куски! А такие, как вы, наживаются на всеобщей беде! Грабят и убивают!

– Сколько пафоса! – восторгаюсь я. – Скажите, вы стихи не пишете?

– Пишу, – он жжёт меня презрительным взглядом. – Длинные, красивые, образные, а в конце ставлю жирную точку! – Людвиг молниеносно делает выпад. – Вот такую!

Я недостаточно быстро парирую удар, и остриё его клинка жалит моё левое плечо. На рубахе расплывается кровавое пятно.

– Первая метка предателю! – торжествует баронет. – Много золотишка награбил, Танцор?

– Много, – скриплю я зубами от боли. – Огромный мешок! Такому, как вы, не поднять!

– Разумеется, – усмехается он. – Честной службой столько не заработать.

– Конечно. У честных всегда пустой желудок и дырявые штаны.

Не рассказывать же этому кретину, что старый похотливый сифилитик, Максимилиан Первый, положил глаз на мою мать, а когда отец приехал во дворец за объяснениями, приказал заточить его в каземат. Борьба с проклятым тираном – плата за смерть моих родителей.

– Как видите, мои штаны не дырявые, – фыркает лейтенант.

– А это что? – моя шпага делает круговое движение и раздирает Людвигу льняные брэ в районе правого бедра. Брызгает кровь.