Михаил Дорошенко - Сны о России

– А вот такое, – указывает он на дверь, – а вот такое бывает.

– Куда прикажете отвезти, ваше благородие?

– К твоему родителю – медведю.

– Родитель мой похож был на медведя, да! Служил ямщиком, а родительницей оказалась проезжая княгиня из Гольштинии. Промеж ними случился роман по пути. Княгинюшка выкупила отца из крепости и увезла с собою в Германию, а меня позабыла – в поспешестве.

– Врешь ты, братец, все! С такой-то рожей тебе купчишек, разве что, останавливать в лесу, а не порядочных людей развозить по ресторациям, куда мы и направляемся в сей момент.

– Бывало и такое. Я не единожды являлся на наш свет. Обезьяном, к примеру, бывал – рангутаном.

– Так ты наш свет уже своим считаешь, обезьяна?

– Я говорящей был обезьяной. В свое время Аристотелем был и даже Платоном, а нынче малость поглупел, однако, есть еще порох в голове, остался. В бытность мою императором Нервой…

– Так ты, стало быть, всем успел поперебывать, прежде того как дураком умудрился родиться?

– Русский народ, ваше благородие, до Адама и Евы уже существование вел от неизвестного ангела и… Лилит. Француженки, должно быть.

– На другой планете, разве что?

– Да, планида у нас другая. У всяческого народа одна видимость, а у нашенского народа планида на спине, аки котомка, и оный народ, наподобие Атланта единого, идет – незнамо куда.

– Да как же он, ваш Атлант, не слезая с печи, идти еще куда-то умудряется?

– Метахвизика тут, ваше благородие, сугубая.

– Ты, братец, нынче крепостной или вольный? Кто твой хозяин?

– Беглый я, ваше благородие. Стало быть, не вольный, а свободный.

– Кто ж тебя премудростям твоим выучил?

– Самоучка я, самородок, можно сказать. Проезжий немец за меня восемь пудов отдавал серебра – за то, чтобы я в академии ихней про себя рассказал. Вы, говорит, Уникаль! Наш барин его и спрашивает, что, мол, он думает о русском помещике, ежели даже ничтожество вроде меня – Идеаль? Немец возьми и скажи: помещик, мол, ваш ленив и неотесан. Ну тут я, как был – так меня и не стало. Прыгнул в оконце и деру дал в лес – купчишек останавливать, а оттедова вскорости в Петельбург. Теперь вот с кафедры своей извозчичьей выступаю – проповедую «будизм». Народ пробуждаю от спячки.

– Я, братец ты мой, из Италии написал, чтобы меня встретил какой-нибудь дурак и позабавил.

– Да, ваше благородие, тут вертелся какой-то извозчик. Николая Васильевича спрашивал. Вас, должно быть, да другой вашим именем назвался. Плюгавенький такой господин оказался. Однако на вас похожий, не примите за оскорбление. Вы-то по… презентабельней будете, подородней.

– Ах, подлец, опередил! Я, знаешь ли, двойник известнейшего писателя. Всюду за ним следую, пашквилирую его в журналах. Нас часто путают. Я деньги под его имя занимаю, а он меня в историйки свои вставляет, и со мною тоже неприятности происходят. Я как-то залез на дерево с подзорной трубой – понаблюдать за двойником. Мерзавец-итальянец любезничать вздумал с девицей внизу. Она на дерево, а он за ней. «Дай руку, – говорит, ей, – жизнь моя!» Она долезла до меня, впилась мне в рот своим языком, как ведьма, обволокла собой, словно спрутиха, потом вскарабкалась по мне наверх и на голову стала босыми ногами. «На обратном пути я тобою займусь!» – объявил мне мерзавец. Ногами на голову мне тоже наступил и далее полез за своей пассией, о чем я прочел перед тем через подзорную трубу в записной книжке моего соперника, отсутствующего в кабинете в сей момент. Так что, милейший, меня не переврешь. Нет, не переврешь!

– Федор Федорович, говорят, вы по имению на кабане разъезжаете.

– А хоть и на козле, кому какое дело!

– В этом большой беды нету. Да только за что вы урядника в плуг впрягли и поле вспахали на нем?

– Для доказательства тезису, что он, подлец, здоровее кобылы.

– Еще говорят, будто вы кобылу на воздушном шаре поднимали, и над домом губернатора она у вас мочилась и лошадиные яблоки роняла.

– Не кобылу, а кобела! И не учил я его мочиться, а только пивом напоил. А то, что балкон обгадил, так то от страху. Нешто можно в кобела из ружий палить?

– Его превосходительство утверждает, будто вы то рассчитали, что в него начнут палить, да и выдрессировали на подобное безобразие.

– А ты поди докажи – хоть и в суде. Он в мое имущество стрелял.

– Над своей землей стрелял, а ваш кобел на нее гадил.

– Земля-то, может, и его, да воздух – Божий!

– Позвольте затронуть одну нежнейшую струну?

– Да хоть две!

– Тогда один деликатный вопросик, вопросишко, я бы сказал. Сколько вы стоите?

– Вы имеете в виду мое состояние, милейший?

– Никоим образом! Я имею в виду вашу стоимость как человека, если можно так выразиться поделикатней. Стоимость вашей душевной субстанции, так сказать.

– Пожалуй… что тысяч… шесть-де-сят, а то и все сто. Однако продавать не собираюсь. Чай, не крепостной!

– Стало быть, от шестидесяти до ста?

– Тысяч, милостивый государь!

– Понимаю, понимаю! Я – нечто вроде ученого. Занимаюсь исследованием человеческих душ.

– Душевед, стало быть?

– Да, душевед, можно так сказать.

– И… сколько…

– Моя душа стоит, вы спросите? Оказывается – денег таковых на земле не найдется.

– Од-на-ко! Вы себя, часом, не переоцениваете?

– А вот вы сказали… шестьдесят.

– Я сто назвал!

– Пусть будет сто. Но не продаете за сто, а за сколько уступите?

– А сколько предложите?

– Скажем, сто пятьдесят.

– А почему не все двести?

– Ежели я скажу двести, так вы все триста заломите.

– И то верно!

– Так за двести согласны?

– Пожалуй, что маловато.

– Можно выставить на аукцион. Раз товар имеется, найдется и покупатель.

– Однако ваша шутка переходит границы, дозволенные приличием. Я, милостивый государь, себя «товаром» не позволю обзывать. Так и до пистолетов недолго дойти или до са-абель!

– Совершенно с вами согласен. Шутки подобного рода недопустимы в приличном обществе. Но я не шучу. Вот деньги. Здесь, в саквояже, полмиллиона. Они ваши.

– Э! А…

– Да-да, они ваши. В вашем полном распоряжении.

– В моем, говорите? А… как же душа?

– А что душа?

– Это, что же вы… это… как его – черт?

– Помилуйте, в каком веке вы живете? Я вам сделку предлагаю на идеальном уровне, если можно так выразиться.

– Но деньги, надеюсь, реальные?

– Конечно, реальные, только фальшивые.

– Как так фальшивые?

– А вы что думали, за вашу никчемную душу пятьсот тысяч отвалят? Да где ж вы нынче таких дураков-то отыщите?

– Значит, шу-ти-ли? Никак снова порохом запахло. К барьеру!

– Никак нет-с, не шутил. Когда предлагал, не шутил, а что фальшивые, признаюсь, пошутил. Они настоящие. Да вы не хотите, уже передумали, готовы в кусты.