Михаил Дорошенко - Сны о России

– А дальше? Дальше как жить? Кому вино за воротник лить?

– А дальше не жить.

– Как так, не жить?!

– А вот так: умирать.

– Это зачем же?

– Время пришпеет.

– Что еще за пирог такой время? Пришпеет! А нельзя, чтоб не пришпело? Годочков бы на сорок отсрочку получить.

– Почему нельзя? Можно! Да только нужно сиротку обидеть.

– Опять сиротку?!

– Другую сиротку, чужую.

– И что же: наследства лишить?

– Нет, снасильничать.

– Да что же это такое?! Так и преступать всю жизнь законы божьи?

– Поздно вспомнили. Чем нищий от сиротки богатой отличается?

– Ну, нищий – мерзавец чумазый, ему поделом. А сиротку за что же?

– За удовольствие.

– Какое же тут удовольствие – деток малых растлевать?

– Ну, так уж и малых! Сиротка осьмнадцати лет.

– Осьмнадцати, говорите? Ну, это другое дело. Да чем же она жизнь мою продлит?

– Своею жизнью. Она-то вскорости зачахнет, а вы проживете. Да только влюбитесь в нее и всю оставшуюся жизнь горевать по ней будете.

– А без горя нельзя?

– Без горя нельзя, никак нельзя. Зато кубарем по жизни прокатитесь, не хуже кометы разгульной.

– Ой, больно! Душа вся горит: как подступиться, как вылить вино? Неужели нельзя без страданий прожить?

– Нет, без страданий нельзя!

– Я бы еще раз женился.

– Напрасно! Я бы на вашем месте подумал, прежде чем на молодой жениться. Еще раз.

– Считаете, изменит?

– Изменит! Это еще мягко сказано.

– Да как же сию препакость пресечь?

– А никак! Вот Иван Сергеевич нанял меня однажды прогипнотировать свою жену, так она в таких вольностях напризнавалась во сне гипнотичном, что и меня, видавшего виды человека, изумила, а уж у Ивана Сергеевича волосы и вовсе встали дубом. Он, вместо того чтобы за плеть да жену свою по дому погонять, бросился к обидчику – мстить. «Помилуйте, – говорит ему Кузьма Платонович, – у меня с Верой Ефимовной ангажман, не отрицаю, да вы-то тут причем?» – «Какая такая Вера Ефимовна? – орет Иван Сергеевич. – Мою жену зовут Анфисой!» – «Правильно, вашу жену зовут Анфисой Васильевной, у меня грандплезьир с Верой Ефимовной, а вы-то тут причем?» Едва разобрались что к чему. Оказывается, Вера Ефимовна приезжала за день до того к жене Ивана Сергеевича да ей наболтала подробностей, а та, другая, тоже хороша: слушала, шельма, и запоминала. Вот и гипнотируй после этого дам!

– Все-таки любопытно было бы прогипнотировать будущую супругу. Да вдруг вас не окажется на месте в Петербурге.

– Я вам адресочек оставлю гишпанской гадалки. У нее книга имеется с зеркальными текстами. Вы посмотрите и все про свою супругу неверную разузнаете. Не в рассказе услышите, а уви-ди-те со всеми подробностями, словно сквозь решетку в серале.

– Так и буду мучиться от сего?

– По малейшему поводу будете бегать к гадалке да изводить себя картинами ейной неверности.

– А…

– Наказать ее не посмеете. Уж больно знатна будет ваша супруга да богата.

– Бо-га-та! Какая сладость в слове сем заключена!

– В слове, может быть, а в жизни – все наоборот.

– Что вы делаете, Вера Никитична? Вы же своему мужу рот закалываете – шпилькой!

– Да что ж в том предосудительного, Илья Владимирович?

– Так ведь больно же ему!

– Да вы ему больнее делали, когда развлекались со мною в постели – недавно.

– Не верьте ей, Кузьма Петрович! Ваша супруга шутит. Да выньте шпильку, наконец! Невозможно смотреть!

– Да что ж тут невозможного, милый Илья Владимирович? Эфиопского царя гвоздями к трону прибивали, чтоб не сбежал.

– Да как такое может исходить из женских уст? Что вы говорите, сударыня, опомнитесь!

– Илья Владимирович, не вы ли промеж поцелуев обещали вызвать моего любезного на дуэль да избавить меня от супруга постылого?

– Вера Никитична, да как вы при живом-то муже осмелились такое заявлять?

– Вот именно, обещали.

– Не признаюсь вовек! Вы-то что молчите, уважаемый Кузьма Петрович?

– Сиди, мне говорят, болван, и молчи. Скажи кое-что, когда обратятся к тебе… к тебе – это значит, ко мне… скажи, мол, что тебе, то есть мне, все позволено: ешь, пей, веселись, да только пробки из пупка не вытаскивай. Шампанское брызнет.

– Что-то и вы каким-то странным штилем изъясняетесь. Вы подумайте, разве может приличная женщина такие вольности во всеуслышание произносить?

– Что же она такого неприличного сказала?

– Будто промеж нами роман.

– Да что ж в том предосудительного?

– Не узнаю вас, Кузьма Петрович. Вообще ничего не узнаю вокруг. Где я? У вас в гостях или в притоне каком-то?

– Где вы, я не знаю, а я лично в клубе.

– Действительно, в клубе! Я же к вам ехал, а как в клубе оказался – не могу понять.

– По рассеянности, должно быть.

– По пути, правда, туман был невиданный. Заблудились, представьте. «Как зовут тебя, дубина, – спрашиваю извозчика, – Харон или Хирон?» А он мне: «Харитон». Вывез меня на берег какой-то речки. «Я, – говорит, – барин, сейчас вам чудо покажу». Я прошелся по берегу, смотрю: человек из реки воду лакает, как собака. «Присоединяйтесь, – говорит, – здесь на всех хватит». – «Чего, – спрашиваю, – хватит?» – «Шампанского». – «Какого шампанского?» – «В речке, – отвечает, – попробуйте».

– Это что! Недавно один мой знакомый ротмистр на шинели Неву перешел, аки посуху. Снял шинель, бросил на воду и пошел.

– Неужто одной шинели на всю Неву хватило?

– Никак нет-с, одной не хватило. Под шинелью у него еще одна шинель оказалась, а под той еще была припасена, и не одна. Вот он на них Неву и перешел и даму свою перевел – на коне.

– Вот именно это, Кузьма Петрович, вам и позволено сказать?

– Вот именно это – не позволено. Это – нет, а другое – да.

– Да вы только подумайте, Кузьма Петрович, что вы несете? Оно, конечно, смешно, да вы ли это? Не узнаю, право, не узнаю!

– Илья Владимирович, не вы ли про речку с шампанским рассказывали только что?

– Кузьма Петрович, я сам шампанское в ладошку зачерпнул и пригубил.

– Да все и позабыли.

– Клянусь, господа, все так и было! Вообще-то все стало престранно. Не узнаю Петербурга. Туман над землей и в умах, господа. «С кем вы общаетесь постоянно, несчастный?» – спрашиваю на днях у коллеги в присутствии. «С запредельными сущностями», – отвечает. «С какими такими сущностями?» – «С самыми, что ни есть разнообразными. С оборотнем, к примеру». – «Во что же он оборачивается?» – «Не во что, – поправляет, – а лицом своим на затылке. Иного полу!» – «Презабавно. Ну, а за мною, что наблюдаете?» – «За вами – коридор, а вы в него – дверь». – «Ну, а в конце коридора какая энигма, милейший?» – «Туман, милостивый государь». – «Стало быть, дальше туман?» – «Да, туман». – «Убогая, однако же, у вас фантазия, милейший». – «Что вижу, – заявляет наглец, – о том и повествую».