Михаил Дорошенко - Возвращение домой

Дизайнер обложки Аркадий Павлов

© Михаил Дорошенко, 2022

© Аркадий Павлов, дизайн обложки, 2022

ISBN 978-5-0055-4772-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Несколько мужчин и женщин расположились полукругом у костра на медвежьих шкурах и пеньках. Костер горит в ванне, врытой в землю. В огне ухмыляется раскаленный докрасна бронзовый божок. Вокруг расставлены китайские фарфоровые вазы, лампы и ледяные статуи. Большой диван за их спинами похож на черный экран в деревянной раме. Еще дальше, за диваном на третьем плане стоит большая картина со Сталиным в полях. Он снисходительно наблюдает за гостями. Из-за картины выглядывают головы обслуживающего персонала.

Участники пикника подходят к берегу и смотрят на прорубь.

«Двадцать один, двадцать два, двадцать три… – скорчив широкую улыбку, считает девушка в белой шубе. – Ой, какой ужас!»

«Продолжайте, Леночка, продолжайте», – обращается к ней Николай Андреевич Чезаров – явный хозяин компании.

«Двадцать восемь, двадцать девять и… – раскрывает Лена веер, – тридцать» – шлепает она им, как хлопушкой.

Из проруби выныривает Володя, молодой человек спортивного телосложения. Чезаров щелкает пальцами, и невидимый за деревьями оркестр отмечает событие торжественным маршем. Кажется, что вокруг лес, но вдали проглядывают очертания высотки.

«Как же ты попал в такую ситуацию, если у тебя такой покровитель», – указывая на Чезарова, обращается дама (Беата) в шикарной черной шубе с огромной фетровой шляпой не по сезону к Шкловскому.

«Хочешь услышать, с чего все началось…»

Перспектива аллеи с высоткой на Красной Пресне. Наезд на окно одной из квартир высотки.

– Налей, налей бокалы полней, – поют гости в квартире генерала Шкловского, – от бутылки вина не болит голова, а болит у того…

«Кто не пьет ничего», – допивает компания на пленэре.

То тут, то там расставлены плетеные стулья и столики с вином и закусками. Гости бросают объедки в большую китайскую фарфоровую вазу. Ледяные статуи с подкрашенными губами, вставными глазами, на руках браслеты и на пальцах перстни. Лена вешает на статую бусы. С ветки свисает лампа с оранжевым абажуром. На заднем плане сияет лампа на снегу синим светом, создающим сияющее облако. Стоят старинные напольные часы.

– Интересная комбинация, – говорит генерал Шкловский, склоняясь над туалетным столиком жены. В руке у него чайный стакан в подстаканнике с коньяком. Она рассеянно переставляет флаконы, словно фигуры на шахматной доске.

Фотография на стене: сидящие на полу террасы с видом на море Берия, Хрущев и Шкловский чокаются бокалами.

«За дам прекрасных во всех отношениях, – говорит Берия, указывая на обнаженную девушку, изображающую Венеру на балюстраде, с вазой. – Шлепните ее кто-нибудь по заднице, не достаю…»

Он обнимает собутыльников за плечи, демонстрируя три лысины на фотографии.

Шкловский вынимает из стеклянного шкафа скрипку и выходит на балкон. Воздушный змей парит между ледяными статуями на площадке перед домом. С новым порывом ветра змей уносится и парит над верхушками деревьев. Пролетая над поляной с гостями, загорается, опаленный всполохом пламени костра. Пролетев еще несколько метров, змей цепляется за ветку и сгорает.

Двенадцатилетний сын генерала выкатывает глобус из квартиры и отпускает его с верхней площадки лестницы. Стоящая в нише статуя обнаженной спортсменки, готовая метнуть ядро в стену, с презрением смотрит из-за плеча.

– Маврушка-Маврушка, повернись ко мне передом, а к стене задом: угощу мороженым.

– Как тебе не стыдно? – раздается в ответ. – Все расскажу отцу, как только увижу. Понаставили тут голых задниц!

Он оборачивается и видит спускающуюся по лестнице женщину в очках.

– Да? А я расскажу всем, что ваш сын сионистский шпион, и вас всех посадят.

Женщина, хватаясь за сердце, опускается на ступеньки. Из упавшей сумки вываливаются апельсины. Мимо нее проносится глобус и скатывается по лестнице вниз.

– Космополиты безродные! – кричит он, убегая вслед за глобусом.

По полу прихожей квартиры Шкловского с противным жужжанием катится игрушечный трамвай.

Сын генерала прицепился за буфер мчащегося трамвая. Какая-то приличная женщина, умильно улыбаясь через стекло, грозит ему пальцем. Он набирает слюну и смачно плюет в нее. Она отшатывается, на ее месте появляется злющая физиономия кавказца в фуражке. Я тебе сейчас, показывает он жестами, уши оборву, на что также получает плевок в лицо. «Ас-та-анавите поезд!» – орет кавказец так, что прохожие вздрагивают. Когда трамвай останавливается, сын генерала, сделав нос, укатывает на коньках.

Генерал выходит из подъезда, натыкается на сына, который лихо подъехал на коньках ко входу, дает ему подзатыльник в шутку и идет к машине.

– Здравия желаю, товарищ генерал! – вытягивается шофер.

– Что это ты так официально?

– Мне велено вас больше не возить. Но я могу довести до трамвая.

– Дурной знак, дурной. Знаешь, что… подбрось-ка ты меня в виде исключения в одно место за городом.

– С превеликим удовольствием.

– Ты с кем теперь? – рассеянно спрашивает генерал, обозревая мелькающий пейзаж.

– С подлецом Григоровичем.

– Почему – с подлецом? Он порядочный человек.

– Для меня всякий начальник – подлец.

– И я в том числе.

– Вы исключение!

– Куда это мы заехали?

– Отъезжай на полчаса. Я тут поброжу в одиночестве. Мне нужно побыть одному.

Шкловский сходит с дороги на поляну, достает пистолет и несколько раз стреляет в разные стороны сквозь очертания веток в туман. Оборачивается и видит корову.

– Прошу прощения за причиненное беспокойство, – расшаркивается он перед коровой с брезгливо-любопытным выражением на морде и выбрасывает пистолет в воду небольшого родника. – Ну, что ты на меня так смотришь? Сказала бы что-нибудь.

– Ку! – приседает генерал, расставляя в стороны руки.

– Му-у… – отвечает корова.

– Вот и поговорили.

Он отодвигает сосновую ветку, и за ней в тумане открывается вид на руины старинного здания. Он входит в них и идет по оставшемуся целым каменному полу, разбитому на ромбы. На стенах – остатки изразцовых картин с сюжетами в стиле Сомова. Он поднимается по лестнице на второй этаж. Его рука скользит по изразцам.

«До революции там жил мой приемный отец, – рассказывает Шкловский Беате. – Я приводил тебя как-то туда».