Михаил Дорошенко - Злейший друг

На следующий день пришло письмо с сообщением о смерти отца. Можно сказать, что только смерть отца впервые заставила меня усомниться во взглядах, которые проповедовал мой друг, да и не только он, но и все общество в те далекие годы. Однажды я вырвал из рук моего друга трость, ту самую, которой он разбил хрустальное сердце отца, и сломал. Поводом послужил разбитый им как бы невзначай витраж в доме одного из меценатов, который в соответствии с модой тех лет поддерживал революционеров.

– Нет, – сказал мне мой друг, усмехнувшись, – ты не станешь настоящим революционером.

– Стыдно, молодой человек, так сокрушаться из-за ерунды, – томным голосом заявил хозяин дома. – Наш друг делает символические жесты, и рушатся хрупкие стены старого мира.

– Что бы вы сказали, если бы совершил такой жест я или, скажем, лакей?

Он ответил с явным неудовольствием:

– Во-первых, вы находитесь в тени вашего прелюбопытнейшего друга, а во-вторых, оно же – и во-вторых: что позволено королю, то не позволено лакею. Короче, революция по плечу героям, а не плебеям.

– Но герои совершают революцию ради плебеев, как будто?

Но он склонился над угольями камина, чтобы зажечь сигарету или уклониться от ответа, не зная о том, что в 18-м году матросы загонят его штыками в огонь того же самого камина.

– А ты сентиментален, оказывается, – сказал мне мой друг на обратном пути. – Эдак ты обвинишь меня в смерти отца.

В те годы быть сентиментальным было равнозначно предательству, и я стал говорить о том, что тоже совершил символический жест, чтобы вызвать хозяина дома на откровенность. Короче, я сам себя пытался убедить в цинизме.

– Да, это так, – снисходительствовал мой друг. – Я слышал, как ты поддел хозяина дома, этого по-декадентски мещанствующего слизняка. Мы расстреляем таких, как он, в первую очередь.

– Как расстреляем? За что?

– Не за что, нужно спрашивать, а… для чего. Но если не хочешь услышать неподходящий ответ, лучше не спрашивай.

– И все же.

– Чтобы лакей, о котором ты упомянул, занял место своего хозяина во дворце.

– Какое же место мы займем при дворце его величества пролетариата?

– Мы, истинные Рыцари Революции, будем жить, как и прежде, в конспиративных квартирах, но оставим за собой лишь одну привилегию – расстреливать лакеев, которые возомнят из себя…»

В тот самый момент, когда он произносил эти слова, я увидел в проеме окна – того самого, под коим находился разбитый моим камнем лик античной богини, – фигуру обнаженной женщины, повисшей на кружевной занавеске, словно наяда, запутавшаяся в рыбацких сетях. Стоящий за ее спиной мужчина во фраке помахал мне рукой в знак приветствия. Кровь закипела во мне и загорелась греческим огнем. Пространство лопнуло. Я провалился в образовавшуюся щель и полетел в ослепительной синеве надо льдом вслед за незнакомкой, которая в позе тициановской Венеры раскинулась в воздухе, словно на постели, с протянутой ко мне рукой.

– Проснись! Проснись! – кричал кто-то рядом, как оказалось мой друг, который вместе с извозчиком пытался привести меня в чувство.

– Ты знаешь, – сказал он, когда я окончательно пришел в себя, – вначале ты покраснел, а затем засветился, словно призрак. Что случилось? Уж не пристрастился ли ты к кокаину?

Через десять минут я окончательно пришел в себя, словно ничего и не было. Мы отправились каждый своей дорогой и с того памятного утра стали встречаться все реже и реже.

По прошествии нескольких дней приходит ко мне письмо с предложением давать уроки музыки какой-то барышне за довольно большое вознаграждение. Полиция уже несколько раз наведывалась на квартиру. Пребывание в ней становилось небезопасным, и по получении письма я тотчас отправился на извозчике по указанному адресу.

Извозчик подвез меня к узорчатым чугунным воротам, которые распахнулись, словно по мановению волшебной палочки, как только я к ним приблизился. В глубине сада сверкал на солнце стеклянный купол только что построенного дворца. Купол покрывал огромную залу, которая служила прихожей и гостиной. По одной стороне залы располагались апартаменты хозяина дома, от лица которого было написано приглашение, а по другой стороне – хозяйки, в коей я сразу узнал давешнюю даму, увиденную за окном вечно снящегося дома.

Посреди зала стоял рояль, за ним сидела дочь хозяина дома, которой я должен был преподавать музыку и прочие ненужности. Девочка выглядела если и не гадким, то все же утенком рядом со своей матерью.

Когда я склонился к протянутой руке с поцелуем, то вновь ощутил тот самый жар, который испытал от ее взгляда, и понял, что влюбился навеки, однако стоило мне только от нее отойти, как любовная лихорадка прошла, и я уже смотрел на нее, как на нечто прекрасное, но недоступное. Лишь изредка, когда взгляд ее бездонных глаз пересекался с моим в каком-нибудь зеркале, кровь мгновенно закипала в жилах от любовного жара, впрочем, на удивление непродолжительного.

Взгляд ее ласковых и одновременно насмешливых глаз как бы говорил: «Да, это я, та самая незнакомка, не нужно никаких вопросов, все останется между нами, а мужу вовсе незачем знать, что за мужчина был там, за занавеской, в окне. Было в ее взгляде что-то мечтательно-обещающее, некий намек на то, что может случиться между нами, если я буду достаточно смел. Впрочем, я сразу растерял все свои студенческие замашки и пребывал в бесконечной эйфории, характерной для атмосферы карнавала, который, казалось, никогда не заканчивался в этом загадочном доме.

Она представилась мне каким-то вычурным иностранным именем, но тут же добавила, что все зовут ее Афродитой. Мужем прекрасной незнакомки оказался царственного вида мужчина, чем-то напоминающий Зевса или Посейдона. Он занимался только тем, что с утра до вечера принимал разного рода посетителей, у которых он так же спокойно брал подарки, как и раздавал. Временами зал превращался в антикварную лавку от даров, приносимых какими-то восточными людьми, которые разговаривали между собой на незнакомых языках, скорее тарабарских, а не реально существующих. Когда однажды я вошел в одну из комнат, куда еще ни разу не заглядывал, с мшистого зеленого ковра около камина поднялся кентавр и, цокая копытами, спокойно и величественно удалился в глубину заколдованного дома. Я еще тогда подумал, сколько потребовалось денег, чтобы сотворить такой искусный карнавальный костюм, и в то же время с замиранием сердца боролся с мыслью, не позволяя ей овладеть мною, и этой мыслью было то, что кентавр настоящий. Нет, чудес не бывает, твердил я себе, хотя чудеса здесь встречались на каждом шагу. Но все они имели хотя какое-то объяснение. Катит, к примеру, слуга пьедестал в форме черепахи на колесиках по коридору, а на нем нефритовая статуя, слегка только подрумяненная и в парике, усыпанном разноцветным стеклярусом. И вдруг эта самая статуя мне говорит: «Здравствуйте, Алексей Николаевич». Я с перепугу даже перекрестился.