Екатерина Рогачёва - Хорошо, когда ты солнце

– К великому сожалению, отыскать кого-либо из живых, помнящих Александра Николаевича в лицо родственников, не удалось. Только племянница. Но она родилась уже после войны и, соответственно, никогда родного дядю не видела.

– Племянница, – эхом повторила Евгения Васильевна. – Помню, да, был у Саши брат. Маленький ещё, ему лет семь было, когда Саша на фронт уходил.

– Восемь, – поправила поисковичка. – Виктор Николаевич Никодимов.

– Да-да, Витя.

Голос прерывался. Пришлось встать и дрожащими руками налить себе воды. И сунуть-таки в рот ненавистную таблетку. Под внимательными взглядами гостей Евгения Васильевна села на место и продолжила уже более ровным тоном.

– Когда Саша уехал, я часто бывала дома у его матери и братишки. Она вдовой была, тяжело приходилось. Когда у нас в городе завод запустили для нужд фронта, мы с ней туда работать вместе пошли. А Витя, помню, матери обеды носил. То хлеба, то картошину варёную.

Её слушали, не перебивая. Наверное, всё это было поисковикам уже давно известно, ведь существовали архивы. Кто где родился, чем занимался и когда умер не было тайной. Но слова сами лились, словно не Евгения Васильевна это говорила, а семнадцатилетняя Женя, растворившаяся в метели фронтовых лет, угасшая, как огонёк свечи под холодным ветром тыловых будней и бесконечного страха. Страха услышать завтрашнюю сводку, страха проснуться ночью от воя соседки, получившей похоронку и страха обнаружить такую же в своём почтовом ящике. Страха не проснуться утром или упасть замертво вечером у станка на заводе. Перед глазами Евгении Васильевны были сейчас не архивы и даже не события. Только лица, лица, лица. Живые люди.

– Она умерла в сорок четвёртом, – продолжила она после паузы. – Кто-то из её приятельниц написал на её родину, нашлась дальняя родня, Витю и забрали. Больше мы и не встречались.

– Он вас очень хорошо помнил, – сказала поисковичка. – Его дочь, Мария Викторовна, нашла несколько его писем своей жене, написанных, когда он был на лечении в санатории. Он помнил ваше имя, помнил, что у вас были длинные волосы. Помнил, что вы работали с его матерью. И как помогали им, и как вместе читали письма от его старшего брата.

– Читали, – снова эхом повторила Евгения Васильевна. – Было дело.

Она прибегала в маленькую комнатушку в бараке, как только узнавала о новой весточке. Знала – без неё не вскроют. Садились за стол, ставили посередине свечу, чтоб лучше видеть. Женя разворачивала серую бумагу и первым делом убеждалась – письмо написано родным, знакомым, ровным ученическим почерком. Саша так ещё со школы писал, Женя это прекрасно помнила. А потом начинала вслух разбирать написанное. Сашина мама незаметно утирала слёзы и осторожно трогала краешек письма. Знала, что его касались руки сына. «Господи, да она почти вполовину младше меня была тогда», – подумалось вдруг Евгении Васильевне. И Витька малец совсем был. Вихрастый, глаза на пол-лица. «А ведь этот мальчик уже умер от старости. А я всё живу».

– Мария Викторовна сейчас живёт в Москве. Она хотела бы приехать на могилу дяди вместе с вами, – сказала гостья. – Если вы, конечно, сможете поехать.

Евгения Васильевна впервые внимательно глянула на неё с искренним неподдельным удивлением.

– Как же это я не поеду? – не поняла она. – О чём вы?

Её собеседница улыбнулась грустно и очень светло.

– Знаю. Я так, на всякий случай, спросила. Никто на моей памяти ещё ни разу в такой ситуации не отказался.

Проводить гостей Евгения Васильевна вышла к подъезду. Понимала, что не усидит сейчас дома. Не хватало воздуха. Поисковики взяли у неё телефон её родственников, чтобы решить с ними все организационные вопросы, обещали на днях позвонить и сообщить, на какую дату куплены билеты. Ехать хотелось немедленно, прямо сейчас. Под натиском жадного нетерпения и желания оказаться там, рядом с Сашей, отступали и усталость, и старческие хвори, и страх не перенести дорогу. Её спрашивали насчёт сопровождения. Она сказала, что поедет одна. Нет, родня бы её не бросила, кто-нибудь бы помог, съездил, но… Евгении Васильевне не хотелось ничьего присутствия рядом в пути. С любым человеком придётся разговаривать, да он ещё может и вопросы начать задавать. А ей нужна была тишина. Внутри сплёлся хрупкий кокон надежды, нежности и облегчения пополам с болью. Таким не получится делиться, такой вообще нельзя трогать чужими руками и голосами. Евгения Васильевна должна была поехать одна.

Распрощавшись с поисковиками, она обессиленно присела на лавочку у подъезда. Было холодно. Суровые края, где зима наступает рано, а весна поздно. Евгения Васильевна сидела, сложив руки на коленях и глядя куда-то вдаль. Её снова затягивало в омут воспоминаний, зыбкий, туманный, призрачный. Что-то много в последние часы воспоминаний.

– Бабушка Женя, а чего вы здесь сидите?

Звонкий голосок заставил поднять глаза. У лавочки стояла та самая соседская девчонка, что приходила на ум ранним утром. Зелёные глаза в яркой подводке, шарф до самого носа при распахнутой куртке, рюкзак на плече. Из школы возвращается, не иначе.

– Так чего вы здесь сидите, бабушка Женя? – снова спросила девочка. И Евгения Васильевна поняла, что ничего не ответила до сих пор. Сидела и молча смотрела на стоящую перед ней олицетворённую юность. Сердце вдруг обдало неожиданной тёплой волной. Бабушка. Мягкое слово, ластящееся к душе, особенно когда своих внуков нет. Пусть хоть неродная, а назовёт.

– Помочь вам домой дойти?

Теперь уже в голосе девочки звучало беспокойство. Евгения Васильевна улыбнулась и покачала головой.

– Не надо, Вика. Всё хорошо. Посиди со мной минутку.

Девчонка послушно присела рядом, помолчала немножко, а потом спросила:

– А что это за люди были? Вы квартиру, что ли, продаёте?

Мимолётно удивившись странной логике, женщина снова качнула головой.

– Нет. Не продаю. Мне отсюда, если уж и выезжать, то прямиком на кладбище.

– А кто тогда?

– Эти люди, – медленно сказала Евгения Васильевна, – принесли весточку от очень дорогого мне человека.

– Письмо, что ли? Так вроде у нас другой почтальон был.

Вика не понимала. Как хорошо, вдруг подумалось Евгении. Как хорошо, как замечательно, что ты не понимаешь. Не дай тебе бог никогда понять, как можно семьдесят лет ждать вестей от человека.

– Не письмо.

Она потёрла озябшие ладони друг о друга. Помолчала. Вика ждала.

– Понимаешь, – женщине хотелось подобрать самые правильные слова, чтобы донести, чтобы собеседница поняла и приняла. – Тебе вот сейчас сколько? Четырнадцать?

– Пятнадцать, – недоумённо поправила Вика.

– Когда я была чуть постарше тебя, у меня был жених.

– Жених?

Вика широко раскрыла глаза. Что именно показалось ей таким удивительным – наличие жениха у древней бабки-соседки или желание той о нём поговорить? Евгения Васильевна усмехнулась.