Александр Стребков - Жизнь – жестянка. Книга 2

завитушками. Внутри он доверху заполнен драгоценными камнями самоцветами и сверкающими бриллиантами, свер- ху горлышко пробкой плотно забили и сургучом законопати- ли. Затем её оплели лозой, чтобы случайно никто не разбил, а после этого завернули в мешковину и сверху в грубую де- рюгу обмотали, чтобы случайно кто не увидел. Но и этого по- казалось мало. Отодрали в полу доску и в подпол спрятали, чтобы кто-нибудь не украл, доску на место вставили и сверху тяжёлым сундуком придавили. Вот это участь всей жизни женщины мусульманки и я должна смириться с этим?! Я по- тому и на юридический факультет поступаю, куда как я ска- зала уже самый большой конкурс, для того чтобы бороться всеми доступными мерами с этим! Бороться с той рогожей, в которую нас заворачивают.

Она остановилась и стала смотреть на закат солнца, где из-за горизонта выглядывал один его краешек. Стояла и молчала. Владимир подошёл к ней со спины, легонько еле прикасаясь, положил свои руки ей сбоку на плечи как бы об- няв, склонил свою голову ей на спину и упёрся лбом в её шею. Гульфем вздрогнула, выпрямилась в струнку и замерла. Он впервые к ней прикоснулся руками. Её волоса издавали запах ландыша и ещё не совсем понятого благоухающего аромата возможно настоя трав, которые пьянили сознание, и от чего стала кружиться голова. Так они стояли, не шевель- нувшись, боясь вспугнуть своё призрачное счастье не более пяти минут. Наконец, он опустил донизу руки, выпрямил шею, вздохнул тяжко и отступил на шаг, после чего заметил, что Гульфем обмякла, а плечи её, повиснув дали волю рукам, чтобы потеребить украшения на одежде. Она явно испыты- вала не меньшее волнение, чем Владимир, а он, в эту минуту удовлетворившись прикосновением пусть даже к её одежде, предчувствуя быть брошенным на произвол судьбы и те страдания, которые замаячили на горизонте, тихо сказал:

– Я ещё тогда в первый день сказал, что лучше бы ты то- гда не приезжала. Неужели не нашлось никого другого по- слать за этими машинами?.. Как жить дальше?..

Вероятно, у Гульфем от возбуждения пересохло горло, потому кашлянув два раза, она вдруг сказала:

– Простимся, как добрые друзья: я всегда буду помнить о тебе, и ждать, сколько смогу и сколько на это времени бу- дет отпущено самой жизнью. Лаской твоих рук по моим пле- чам я даже через одежду услышала, как ты меня любишь, а это и есть самое главное!..

Гульфем снова погрузилась в молчаливые раздумья всё продолжая смотреть на узкую полосу заката; неожиданно она резко повернулась лицом к Владимиру и с пылом жарко- го искреннего откровения стала говорить на грани крика:

– Владимир, тебе надо срочно отсюда уезжать; здесь в этой степи ты пропадёшь! Давай я помогу тебе в этом, я де- нег дам завтра же Хасан тебе привезёт…

– Нет спасибо, – сказал Бекас, прервав её прощальное напутствие, – ещё раз спасибо, но я как-нибудь сам. Брать деньги у любимой девушки это довольно унизительно и за- ведомо прошу не присылать никакого Хасана, всё равно не возьму!

– Тебе надо поступить учиться, – продолжила она после небольшой заминки, – ты ещё молод, вся жизнь впереди… скажи, зачем они тебе эти люди, которые тебя окружают?.. Здесь гибель и нет будущего, и я думаю, ты сам это понима- ешь! Я через день уезжаю в Алма-Ату. Там много наших род- ственников одних отцовых сестёр только пятеро. Я там по- ступать в институт буду; ко всему прочему я уже давно должна была быть там, ибо мне подготовительные курсы пройти желательно, а вот из-за тебя никак не могу вырвать- ся, словно верблюд по кругу на верёвке хожу. Мне не стоило соваться изначально в Москву, напрасно учебный год поте-

ряла. Так нет же – в столице захотелось учиться!.. престижно, так, по крайней мере, отец сказал не я. Свой адрес Алма-Аты тебе оставлю… – напишешь или нет?..

– Напишу обязательно, если будет о чём, – сказал он и, уходя от темы, спросил то, чего она уже, казалось, не ожида- ла, – Гульфем, можно я на прощанье тебя поцелую?..

– Зачем Володя?.. – почти крикнула она, – не надо этого делать! Не обижайся, прошу тебя, поверь, так будет лучше. Спелый персик, поднеся к губам, непременно захочется над- кусить, но всё это для меня слишком рано. Я должна вначале выучиться иначе из этой глухомани мне никогда не суждено будет выбраться. Когда придёт время, я сама тебя позову, ты только пиши мне не ленись, но отсюда уезжай немедленно. Здесь всё вокруг не так как должно быть в жизни. Помни, я всегда буду думать о тебе, Владимир!

На степь уже опустилась ночь: оглянувшись, на вдали тускло мерцающую лампочку на жилом вагончике и редкие огоньки овцефермы, которая стояла немного в стороне она сказала:

– О-о-о мы далеко с тобой зашли пора и возвращаться. Тот раз не согласился, давай сейчас не Венере тебя подвезу…

– Да ну, ещё свалюсь, не к лицу будет кавалеру перед девушкой на земле растянуться. Я то, за свою жизнь и в сед- ле ни разу не сидел к чему рисковать.

– Но мне тоже пора: отец нервничать будет. Я же ему сказала, что еду к тебе в последний раз – проститься. Он ме- ня любит потому и укротил свой нрав.

– Гульфем, почему в жизни так всё складывается, что ис- кренне любишь, отнимают в последнюю минуту, когда у тебя радость кипит в душе?..

– Глупый ты, потому что ещё молодой. Меня у тебя не отнимают, помни это! И если ты и впрямь меня любишь, зна- чит, добьёшься своего, но не моего тела, а то о чём я раньше

тебе говорила. Прости, но я всё это понимаю по-своему. Мгновения счастья в объятьях друг друга не смогут ни оп- равдать, тем более сделать в будущем жизнь счастливой, ибо для счастья ещё требуется упорный каждодневный труд и в какой-то степени работа над собой. К примеру, что каса- ется непосредственно тебя как личности. С чего начать?.. – спросишь, ну хотя бы для начала избавиться от того тюрем- ного жаргона в своей речи и это будет маленьким шагом в том числе и как это звучит не банально, но и ко мне и моему телу, куда вы мужчины больше всего и стремитесь. Сдела- ешь один шаг, захочется сделать и второй. Желания и слабо- сти, Владимир, надо подавлять в себе – хотя бы некоторые из них, которые сильно выпячивают наружу. У нас их этих всяких недостатков полно у каждого и их слишком, порой много, как сорняков в среде культурных растений – не вы- рвал вовремя и заполонили они собой всё вокруг, а от куль- турных растений одни будылья остались. Вы русские не та- кие как мы – мы немного другие, но в тебе есть тот стержень, я это чувствую, который может сделать из тебя человека, а не что-то такое, которое люди называют: «Оно!».

Она вдруг резко остановилась, протянула руку вперёд, в которой держала повод уздечки: при этом лошадь сделала два шага, и только стремя поравнялось с ней, несмотря на, казалось громоздкий наряд, словно птица в долю секунды вскочила в седло.