Берта Рокавилли - Жаворонки. Повести

Ян несколько раз за ночь вставал в туалет, проходил через гостиную, возвращался к Лиме и нежно приникал к ее восьмимесячному животу. Всё было так мило. Вот только на другой день, убирая гостевую постель, Лима нашла его трусы на диване, среди мятых простыней. Подружка к тому времени уже пришла в себя и уехала домой, доедать новогодний оливье с родителями, и спросить, что же здесь произошло, было не у кого. Потому спросила у него.

– Ну, а что я мог сделать?! Тебе же нельзя!

Возможно, он поступил так в состоянии алкогольного делирия, хотя, по правде сказать, никто до изумления не упился – пили в меру, а может быть, просто уже устал от семейной жизни и хотел, чтобы инициатива развода исходила от нее. Второго января, с котом на руках, Лима вернулась к родителям в Тушино. Развестись так же оперативно, как поженились, не удалось – пришлось ждать два месяца. За это время родился ребенок – увесистый сынок – и, успев понянчить внука, умерла мать. Жизнь ее в последний год была так мало похожа на настоящую жизнь, что ни осиротевшая дочь, ни овдовевший муж не знали – скорбеть им об утрате или благодарить Бога за прекращение ее мучений. Единственная эмоция, прорвавшаяся сквозь тяжелую смолу горя, была выражена отцом в похоронном бюро:

– Я не должен платить за институт ваших детей, гроб не может стоить, как подлинник Ренуара! – да и то быстро погасла после того, как цену чуть сбавили.

В вестибюле Тушинского загса, на фоне нарядной мозаики с целующимися голубками, отец схватил Яна за грудки:

– Я с тебя, опарыш лупоглазый, через суд алименты стребую!

– Попробуй! – грубо рявкнул вновь обретший свободу поганец. Гулкое эхо заставило вздрогнуть совершенно посторонних людей, пришедших по другим, возможно, более приятным делам. – Я, может быть, вообще не уверен, что это мой ребенок.

Лима, стоявшая в сторонке, чуть не рухнула на затоптанный пол:

– Ах ты, гнида! Ты, значит, будешь размножаться по всей стране, бабы будут твое потомство растить, а ты будешь свои сомнения высказывать!..

Но поганец, видимо, к таким перебранкам привык и знал, что ответить:

– А ты чё думала, я бабе, которая с мужиками на работе трется, безоговорочно верить буду? Нашла дурака! К тому же, я тебя не прогонял – ты сама со своим кошаком ушла. Может быть, я еще и бегать за тобой должен, как ссаный веник?!

Лима, у которой чувство собственного достоинства было едва ли не главным из всех чувств, просто потеряла дар речи. Ей на миг показалось, жизнь покидает тело – от отвращения и отчаянья. Она и не предполагала, что в этом мире мало кто верит в честность красивой девушки, особенно такое лишенное совести существо, как ее суженый.

Однако за месяц до этой эпохальной встречи, когда надо было давать имя ребенку – белокурому, синеглазому, она сказала однозначно: Янек. Возможно, на тот момент она еще не считала разрыв окончательным, но более вероятно, что в этом было больше любви к тому Янеку, киношному. В обоих случаях для родителей это всё равно было как красная тряпка для быка.

– Ванькой он будет! Ванькой! – орал отец. – И хватит дурочку валять! – и стал он Иван Иванович, и фамилию получил от матери, и в саду, школе и военном училище оставался Иванушкой. Только для Лимы он был Янек, да и то – наедине.

Подготовка к праздникам всегда была для нее делом ответственным – гораздо более ответственным, чем какая-нибудь там работа. А потому свой первый порыв – разобраться с этой жизнью – пришлось задвинуть на задворки сознания и вооружиться поварёшкой и пылесосом. Однако утро первого мая началось с того, что пришлось отбиваться от Лариски, которая хотела заехать за ней, чтобы вместе двинуть на шашлыки. Лима убедительно изображала недомогание, благо мешки под глазами хорошо видны по скайпу, и подружка неохотно приняла эту отговорку:

– Ладно уж, поправляйся, мочегонного чего-нибудь выпей.

Когда окна были вымыты, пыль изгнана, а несколько пакетов с хламом спущены в мусоропровод, наконец, позвонил сын – поздравил с Днем рожденья, с Днем весны и труда, с хорошей погодой. Долго говорил на посторонние темы:

– Фрау канцлерин заслуживает неуда по обществоведению. Изначально следовало продумать юридическую формулировку понятия «беженец». Холостые мужчины призывного возраста – дезертиры, а не беженцы. Европа дает приют дезертирам из тех государств, где сейчас война и каждая боеспособная единица на счету, да еще и пособия им платит.

Лима, конечно, догадалась, к чему этот разговор. Если бы маленький засранец собирался приехать, он бы с этого начал. Но по скайпу видно, что он в дежурке.

– Янек, тебя нарочно на праздник на дежурство загнали?

– Это расплата за 9 мая – я с Маратом к нему в Крым поеду, – и он пускается в восторженный рассказ об их планах со свистом проехать по Керченскому мосту.

Вчерашняя обволакивающая тоска, которую она кое-как заглушила хозяйственными делами, снова наползла и заполнила всё пространство. И хотя внутренне Лима была готова к такому повороту событий, защититься от горького разочарования так и не смогла. Но ничего не поделаешь – сыну восемнадцать, он вправе решать, как ему отдыхать. Он учится в Воронежском училище ВКС, у него хорошие друзья – во всяком случае, у нее нет причин опасаться, что он с ними будет чем-то неподобающим заниматься. Он сын своего времени, юный патриот, он хочет управлять «Буками» и «Искандерами». Более того, он считает разруху 90-х Марианской впадиной российской истории и знает, кто несет за это ответственность, а заодно и за его нищее детство. У него нет ни малейших сомнений, куда эти «Буки» следует направить. В целом она довольна, как их там готовят. Но к большому материнскому сожалению, на каникулы и большие праздники он ездит к друзьям – его то горнолыжными спусками соблазнят, то рыбалкой, то девушкой (у Марата не только богатый отец «с возможностями», но и красивая сестра). В Москве он не был уже год, говоря: «Чего я там не видел? Новую плитку тротуарную?!»

Пожелав сыну приятного отдыха и отключив скайп, Лима долго непонимающе глядела на гору приготовленного мяса с грибами и сыром. Четвертый год живя одна, она уже свыклась с блюдами быстрого приготовления, то есть омлетом или сырым огурцом, и целая кастрюля мяса действительно казалась ей разнузданным пиром. Ну, допустим, завтра еще выходной, можно какой-нибудь досуг придумать. Но какой? Начать пить в одиночестве? От веселья с коллегами она отказалась сознательно, и тому были причины, а никаких знакомств вне работы у нее никогда и не было. Лучшая же школьная подруга восемнадцать лет назад отличилась на новогоднем банкете, и с тех пор они не виделись. Другие же подружки той поры, которые приходили потискать ребенка и выразить свое сочувствие, после шли к той, к разлучнице, и пространно рассуждали о том, что излишняя принципиальность вредит дружбе. Ну, согрешила, подумаешь, с кем не бывает? Этот кобель всё равно бы ушел не сегодня, так завтра. Разве можно из-за этого лучшую подругу сукой обзывать?! Но Лима проявила странную (в ее-то положении!) непримиримость и раздружилась сразу со всеми блаженными миротворцами.