Ольга Климова - Неполное превращение. Роман

«Это ты, это я», – чередуя с одышкой, подпевала она.

Отец шагами осторожно мерил тёмную тропинку, скованный внезапным литературным оцепенением. Натужно радостная мать наглядно веселилась. Сын взирал то на одного родителя, то на второго, и не знал к которому примкнуть.

По слегка освещённой площадке у соседнего дома в темноте носились дети. Девочка лет пяти, второй – малыш коротенький и борзый.

Мальчик задирался со старшей, они совершали пробежки туда – обратно, из темноты в свет. Поймать детей пытался молодой мужчина с подкачанными руками ростом ниже среднего, как бы подрубленный.

Прибежавшая соседская мать кричала, что они потеряют детей в темноте. Соседский парень тоже высказывал волнение. Дети никого не слушали.

Сбросив скорость ходьбы, Вера подняла и опустила очки, они означали у неё знак бесконечности:

– Маленькие дети могут пропасть, раствориться в чёрной бесконечности ночи.

Живое превратилось в ночь. Ночь жила повсюду и не заканчивалась на расстоянии видимости. Это был земной космос. Вера перевела взгляд на скрытого сумраком сына Матвея. «Никакой он не Матвей! Её сын Дионис по внешности и русский богатырь по натуре. Два в одном!»

Писательским взором Виктор обнял жену и сына. Перенёс объятья взгляда на соседскую семью, затем глянул в ночь, в ней ютились, дребезжали сотни мелких жужжащих тел. Объятья раскрылись шире, он понял, что за основу сюжета рассказа возьмёт энтомологический дождь, как всё падает с неба: и насекомые, капли, идеи и смыслы. Вернулись к новокупленному дому.

– Та-да-та-там! – Торжественно пропел Виктор, придвигая жену к двери.

– Обычно первой в дом запускают кошку, но за неимением.

– Бабочку! – Нагло пошутил Матвей.

– Ребёнок, помолчи!

Вера переступила через невидимый порожек, тронула дверь, в ответ прозвучал липкий скрип. Вера влетела в темноту без посторонних сил. Матвей догадался включить фонарик. Свет в доме был, стоит только нажать на выключатель.

– Настоящие хоромы. Снаружи не скажешь, какой большой дом, – певуче вещала Вера.

Она затеяла поздний ужин, сын сменил у плиты, ловко работая по по дну сковородки деревянной лопаткой.

– Какая я хозяйка плохая, – распевая, как актриса слова, красиво заговорила Вера.

– Самокритично, – искренне отметил сын.

– Ну ладно, Вер, устала, – хлопая её по плечу желал успокоить муж.

– Какая я хозяйка плохая, – опять красиво театрально заговорила Вера, – я вам даже рубашки никогда не глажу, не повезло вам, мне стыдно. Про это всем известно.

– Кому? Про что? – сын перестал помешивать румяную картошку.

– Они всё знают, она красиво выдала всё – всё, закинула голову, – инопланетяне следят за нами из смартфона и передают в интернет.

– Вера, глупости не говори, – Виктор раздражался.

– Пошутила. Какие глупости. У Матвея в смартфоне есть камера, она постоянно снимает и снимает, записывает и передает в интернет.

Отец и сын переглянулись, недоумевая.

– Что, фильмов обсмотрелась?

Она выразила отрицание и возмущение в отрицательном повороте головы. Сын, как ни в чём ни бывало, делил зажаренную на сковороде картошку на три тарелки.

– Странная у нас мамочка, – восхитился Виктор, игриво глядя на жену.

– Ой, папа, ты тоже, я жил в своей квартире, пока ты всех с теплого места не сдёрнул.

– Матвей, ты чувствуешь воздух какой, как дышится!

– Чувствую, папа, такой же теплый аромат, но темно тут совсем, совсем огней нет и людей нет, мало человечков. Цивилизация, где ты? – манерничал Матвей.

– Матвейка, ты совсем с толку сбиваешь.

– Как здесь хорошо дышится!

От неловкого случайного взмаха руки включилась музыка в телефоне.

Мамина усталость как-то разом уничтожилась, и даже очки помолодели. Она прошлась по длинному коридору шагом польки, оглушительно скрипели половицы. Вырвался наружу аромат плесени, раньше не замеченный.

Открывая входную дверь, в дом впустили ночное нежное тепло.

– Бэц, бэц, бэц, – удалялся в летнем дачном вечере музыкальный звук пролетевшей машины.

Устраивались ночевать, стелили ароматные мятные простыни на облезлый диванчик и односпальную кровать.

За окном с включённым светом бились о стекло серые бабочки мотыльки, их писатель сравнивал с моделями. Вообще люди в его понятии – это насекомые с тонкими талиями, крепко подпоясанные.

Вот женщины, например, – это божьи коровки. Самостоятельные образованные мужчины – жуки, другие – клопы. Клопы враги жуков. Были также ещё жужелицы – разговорчивые девушки в основном студентки, которых в избытке хватает в институте на филологическом.

Практическое занятие по литературе обязывало преподавателя Виктора Олеговича предаваться мечтам – снам о прошлом.

– Вы жили в девяностые?

Студенты вяло листают конспект в поиске знаний, преподаватель услаждается карамельным прошлым.

– Ничего-то вы тогда не знаете.

«Был такой карамельный петушок из жжёного сахара».

То время и та жизнь, где он такой будущий великий писатель рос. А вырос он в небольшом городе, считавшемся селом.

«Дома для меня заготовлен карамельный петушок. Я иду по школе. Что обо мне думают?»

В его школе, особенно в классе он считался самым странным и самым умным, оттого и уважали.

«А точно уважали? Какой я был?»

Такой как сейчас брюнет, носил очки в красивой оправе, очки шли к лицу.

«Очки надоели, я хожу в линзах».

Он изумительно и солидно одет.

«Я люблю одежду, люблю свою внешность, но это не главный интерес».

Чтобы не навредить внешности он старается не сильно утомляться, чтоб лицо не помялось и не подпортилось.

«Я не получил опыт работы в Медведе или Speed инфо, но получил опыт научных дел, изучал насекомых и много читал, от этого иногда мои опусы нудные. Но их я посвящаю женщинам».

Девочек, кроме будущей жены из того же города и той же школы, он почти не замечал.

Девушки в институте, где шло занятие, слились в одну общую прекрасную девичью массу.

«Их и правда очень много. Из всех студентов выделяются два единственных парня из двух параллельных групп».

Параллельные группы на практическом занятии сегодня вместе, оба парня присутствуют.

Один тонкий до светящихся жил Андрюша носит длинные патловатые волосы и увлекается буддизмом. Другой, Серёжа, молочно пухленький, трепетно оберегает свою розовую молочность, потирает щёчки гладкой розовой ладошкой. Держа в левой ладони ручку, он пишет, при письме замирает, поднимает вверх указательный, не утомлённый физическим трудом пальчик, словно познаёт истину, после, довольный, снова корябает левой главной рукой уже по клавиатуре.

Серёжа также носит очки и выглядит совсем юным благодаря пухлости и нежности лица, ничем не выдавая свои двадцать восемь.