Ольга Климова - Неполное превращение. Роман

Женщины культурно двигали челюстями, уничтожали пищу, прислушивались, гадали о каком творчестве речь, неужели рядом известный режиссёр. Кто из двух мужчин режиссёр?

Юрий продолжал:

– Про кишечник веселее было.

– Ха-ха, про кишечник, про тараканов!

Женщины опустили на стол столовые приборы.

– Виктор, но не за столом же!

– Смотря что представить, какие процессы жизнедеятельности. Если про отходы дыхательной системы. Поскольку про углекислый газ, выделяемый при дыхании, никто не ржёт. А характеризующие звуки процесс пищеварения, прозвучавшие публично в публичном месте, есть хотя бы один слушатель, это уже смешно.

– Да в плане того, что приличный на вид мужчина, писатель и преподаватель уже никакой не герой, а простой примитивный типок, биологический организм или даже животное.

Одна из женщин поднялась и прошагала в уборную, развивая платьем из дорогой ткани.

– Согласен, в современном литературном тексте «горшковое» повествование, описание, диалоги весьма нас веселят, героя они приземляют, опошляют, над его позором мы смеёмся. Есть хотя бы один человек, свидетель позора, а это читатель.

Соседнему столику ясно, что приличные на вид члены творческой элиты никакие не режиссёры, похоже и не писатели, хоть про это говорят, не только про это. «Они хулиганы? О чём беседа в пиццерии?»

– Замечено мной, что «горшковые» включения в художественном тексте наблюдаются через 20—30 см перемотки ленты электронного листа.

Он показал руками размер перемотки, который умещался между правой и левой ладонью. Вернувшаяся из уборной одобрительно взглянула на жест, утёрла салфеткой губы.

– Вот когда я такой встречаю, дальше крутить компьютерный папирус совершенно уже не хочется из гадливости наткнуться на уже сильней реалистичное и подробное описание горшка. Не спорю, то и есть человеческая жизнь, как неотъемлемая часть, но в литературном тексте горшок имеет совершенно иное предназначение.

Соседский столик безмолвно возмущён потерянным аппетитом.

– Кстати, передавай привет Вере!

– Ага. Как у тебя на личном фронте?

– Я тут с одной встречался, с продавцом, она рассказывает, сынок её малышом такой стройненький был, с фигуркой, занимался акробатикой.

«Сынок я вижу тебя на сцене», – она мне, представь, свои диалоги с ребёнком пересказывала, комментировала внешний вид мальчика. И тогда повела его записывать в танцевальную студию. Увидев сцену, сын её родненький вздохнул и вздрогнул: «Мама, я тоже себя на сцене вижу!» И что сказать, сцена это его. Он работает электриком в театре, на танцы же ни разу и не сходил.

Женщина в дорогом платье одобрительно улыбнулась чужой шутке, её спутницы выносить смех на поверхность постеснялись.

– Так про что ты рассказ пишешь, – вдохновлённый улыбкой спросил Юрий.

– Про Монику, её отца. Насекомые…

– Тараканы!? Пойдём в машине расскажешь!

Из костюмерной с большим столом вышли две работницы театра, с ними мальчик, в фойе сели на сиденье, ожидая, не пройдет ли мимо режиссёр, к нему был важный вопрос, связанный с выбором цвета костюма Незнайки.

Мимо прошёл молодцеватый мужчина, чернобородый, густо восточный, с восточным вкусом во всём смуглом теле, будто пронеслась волна фруктово- пряного ветерка.

Две женщины и мальчик – подросток проследили путь иноземца до конца коридора.

– У нас дагестанцы.

– Да приехали, работают, я даже не знаю, зачем они в театре.

– Да говорили же, ты забыла?

– Забыла! Но я помню, каким способом дагестанцы стирают белье, я по молодости ездила в Дагестан, друзья приглашали, – глаза Веры слезились голубыми мечтами юности.

– Правда, мама, я не знал, ты не говорила! – включился Матвей.

– Это так же, как Челентано давил виноград для вина, примерно так же, – объясняла Вера больше подруге Инне, коллеге из костюмерной, чем вникавшему в разговор сыну.

– И как, – вяло ковыряя короткие слова, произнёс сын.

– Вблизи колонки раскладывают простынки, другое бельё, заливают водой, посыпают его порошком, – она посыпала руками в воздухе, будто инсценировала народную песню, – и танцуют по белью босыми ногами, притопывают, побивают, как барабан стиральной машинки.

– И как Челентано штанишки подкасывают? – Уточнила Инна.

– Ага, до коленки.

Она наклонилась показать. В это время вихрем пронёсся режиссёр, вдали коридора ускользнула фигура в теплом свитерке.

«Не успели спросить».

– Ух ты, ногами стирают, – весело включился сын.

Он не знаком с режиссёром и не разочарован его быстрым исчезновением.

– Берегут руки.

– Да, а то глядишь, а ручки то уже износились, – Вера взглянула на узкую ладошку с тонкими костяшками коричневатых пальчиков, потёрла их и скрючила.

– Что дальше, мам.

– Да, а дальше белье полощут, отмывают водой. Но воду экономят, – продолжила она своим обычным интеллигентным распевом.

– Что экономят, молодцы.

– Да у них мужики не меньше, чем женщины пашут, – резким тоном продолжила Инна, – а наши мужики видно энергию всю растратили ещё до шести лет, и в школу идут уже немощными, слабыми и злыми.

– Ленятся, гады, ничего не хотят. Все дела домашние женщины делают, а эти приходят и сидят, лежат на диване.

– Да что там не хотят, не могут.

На Матвея волной накатило смущение, он затоплен стыдом за мужчин, Их разговору тридцать или больше лет, и женщины часто-часто похожее говорят и совсем привыкли, и уже никогда не заметят, что он, например, Матвей, всегда помогает матери гладить бельё, мыть посуду, да много чего помогает, а им, таким как женщина Инна, этого никогда не разглядеть.

– Ох, как и мой козел, все мужики такие. Уйти бы на пенсию, отдыхать, как они по жизни отдыхают.

– Иннуля, не вздумай, только попробуй, как я тут без тебя, – возмутилась Вера, позабыв и про режиссера и про сына, включившись в женскую солидарность.

Они продолжали ругать мужиков, первой очнулась Инна:

– Матвей, ты в школу не опоздаешь?

– Вы что, какая школа, уже вечер!

– Сынок, не слушай нас, закрой уши.

Демонстрируя требование оглохнуть в прошедшем времени, Вера- мама ладонями зажала свои уши, притянула локти к коленям, суча коленями, быстро топала каблуками. Сын понял мать. Оглохнуть нужно было в самом начале взрослого женского разговора.

За пределами пиццерии стелется на город приятный тёплый вечер. В сторонке беседуют бабушки, одна как девушка, стройная и модно принаряженная, обсуждают товар, достают из пакета товар. На противоположной стороне дороги лает гигантская собака, мимо неровно шагает пьяненький, меняет скорость хода, бежит мелкой рысью. Собака умолкает. Пьяненький затормаживает, удивлённо, как ребенок, смотрит на мир, крутит в стороны головой. Не узнаёт мир, инопланетный пьяница. Бабушки на миг прекращают беседу. Звучит грозный лай, шум машин, неровное хождение по шаткой земле. Беседа бабушек про товар дороже самого товара.