Руслан Рузавин - Снимок, который звенит. Роман-репортаж

Черная с подпалинами кошка, чутко ступая, входит в кадр. Ох, хороша! Что там местные плетут про глаза кошки? Федор… а, пока достанешь тебя. Ладно, на сотовый хоть. Крск. Вот… так вот. Кошка чуть суживает зрачки на Васю и равнодушно уходит через улицу. Видела ли она его? Или, может, в мире кошки нет никаких фарангов? Выгадывающих копейки на еде?

К черту! Хлеба. А том-ям как же?.. К черту! На последние? А и на последние! Поедем к немцам. К этим бюргерам, что веками чтут свой великий порядок. Орднунг! Только у них здесь пекут хлеб. Захватчики немецко-фашистские. Переулок кончается, дальше – улица Атомная. Хотя они по-другому произносят. Просто так проще, Наклыа-Нуклеа. Что-то такое глаз цепляет… Бумага со звездой, серая и звезда полиняла, но все равно выделяется на бетонном заборе. «65-я годовщина Великой Победы. Панихида в храме Всех Святых, Nuclea, soi 12… Торжественная часть…» На двенадцатой поперечной есть храм? Кто б мог подумать, православный храм. И службы отводят?.. Пасхальная служба с десяти вечера до четырех утра. Точнее, две службы, плавно переходящие в одну шестичасовую. Стояли как-то с женой в пору религиозного подъема. Шесть часов стоя, да после поста великого!.. Нет, лавки-то были, штуки четыре вдоль стен, особо немощные бабки сидели. Понял тогда, что стоять труднее, чем ходить и даже чем бежать. Еще понял, что на колени прихожане опускаются не от большого экстаза, а просто отдохнуть. И тоже стал вставать, презрев гордыню и чистоту брюк. Ну легче так! И не захочешь, а встанешь. И ладан имеет легкие наркотические свойства, если шесть часов и натощак. Лбом об пол хочется класть прямо поклоны, и класть, и класть. И бабки эти рядом почти уже родственницы. Это потом, распихиваясь по четырем выделенным автобусам, городские-то не ходят по ночам, они будут профессионально бить с локтя по ребрам, а пока… Надо, надо это увековечить, выходи, Федор.

Развеселая парочка сворачивает в переулок с центральной улицы. У мужчины в руках початая фляжка рома. По-любому соотечественники. Поравнялись.

– О-о, гутен таг! Фото? – и тычет пальцем в камеру. Ну куда ты ручонками своими, мужик. – Гут, гут!

Работаем мы автоперекупом каким-нибудь. Все сложные случаи «как нагнуть клиента» уже рассказаны. Дама глупо хихикает. Что? Набрались, голуби мои? Как раз состояние для фотосессии, тысяч на пятнадцать бат. Соблазнительно… Похвалить дамочку, кавалеру по ушам проехать да по самолюбию. Десять тысяч точно. И хлеб, и рыба, и чай вприкуску…

– А-а! Это… грит-пэтриотик во-о, виктори! – мужик увидел объявление. – Гитлер капут, хенде хох! Эта… смерть фашистским оккупантам! – выложил, как блин на тарелку.

Нет, Федор, свобода не продается. Да еще таким вот. Что? Поймают у отеля коллеги и съедят наш хлеб? Да какие… Тамбовский волк им коллега.

– Вот за это, Федор, – ну и съедят, и к черту, – нас и не любят. Нигде не любят.

– Ого! Земляк! А я думал – фриц, – безграничная радость захлестнула мужчину. Его дама, качнувшись, прыскает в нос. И как ты стоишь еще, болезная.

– Вот именно за это, – к черту это разводилово по-русски . – Да и правду сказать, Федор, не за что нас любить, – ты поимел – тебя поимели – к черту. – Нас таких.

– Слышь, ну ты это… – ага, попрыгай еще. Распетушился, семьдесят кило против ста. Без вариантов.

– Ой, да пойдем, будешь тут еще… – а ведь не настолько барышня пьяна. Оказывается. Или это древний инстинкт?

– Ты короче, это… Смотри, короче… это…

Уходят. К черту, к черту, к черту!

Линяло-красная звезда на серой стене. Великая победа. Национальная гордость. Таких вот. Гордитесь, да? А не худо бы еще что-то кроме той победы иметь в загашнике. Победы в войне, которую вы бы не выиграли. Вот вы лично – не выиграли бы. Так-то, Федор.

Горячий асфальт, картонно пальма хлопает листьями. Море сзади, впереди и вверху стеклянный короб «Хилтона». И кажется на секунду, что стоит лишь отвернуться, и оно пропадет. И не только это море с глинистой волной, но и искривленная солнцем набережная, и тайцы-продавцы с их тональным языком, всё. Все исчезнет, поминай как звали… Подошва сланца вязнет в горячем асфальте. Вдруг заметил, что рядом чуть ли не в ногу вышагивает какая-то фривольная особа. И как идет, как идет, не идет, а пишет! Ножка к ножке, и спинка прямая, и попой-то играет, и… Особа бросает на него лукавый взгляд через плечо. Тьфу ты, гос-споди… И откуда вас столько здесь!.. Море пропало, а это осталось.

– Савади ка-а, – семиэтажный муравейник торгового центра встречает кондиционированным светом. Продавцы приветливы как всегда, но что-то… и улыбаются как обычно, но как-то… Вот одна, яркий типаж, блузка белее снега, а дома семеро по лавкам, ну трое как минимум, и приехала на мопедке, но блузка, блузка. Надо же, пока шарахался тут в первые еще разы хозяином жизни, никогда ведь не интересовало – кто здесь и что. А сейчас вот заинтересовало. – И тебе «савади-и», добрая женщина. А только доброй женщине «савади» твое никуда и никак, похоже. Чувствует добрая женщина, что в карманах твоих дыры одни и не накупишь ты в этот раз у них никакой бесполезной хрени. Ни футболку от Гуччи, ни шорты камуфляжные, как у фрицев. – И не куплю, за хлебом пришел. Вот в этот вот…

…отдел. Специально под немцев заточено. Еще бы тайки в баварских чепчиках, ага. Хлеб, хлеб… Ага. Продавец на кассе тоже из «этих». А-а, кадык есть, не успел удалить. Не пойму что-то, осуждаешь? Что хлеб откусил? Или ты так… кокетничаешь типа? А вот еще кусмень тогда назло тебе.

– Сабай демай? – трудно говорить, оказывается. Сквозь хлеб-то. Жуя-то.

Ну и что? Что лепечешь, глазки закатил мне тут. Голосок-то… работать, работать надо над голосом.

– А-а, ну найдешь – расскажешь.

Понабрали вас. Не мышонка, не лягушку.

Ну что, купили хлеба. Моральное удовлетворение есть. А вкуса нет и сытости особой тоже, ватный, он и есть ватный, из воздуха наполовину. Так вот бывает – настоишь на принципе, «хлеба хочу, расступитесь все», а хлеб-то и не такой. И даже если бы и такой, жизнь другая. Жизнь, хм-м. Поехали, ладно. Эскалатор…

…Ва-ау, какая! Волосы – копна волнистая, попка мячиком, татуха в полноги. Федор, на выход… А нет, постой. По-любому негрило этот не просто рядом на эскалаторе едет. Но негрило, увидев объектив, поощрительно улыбается. «Итс май вумен». «Уан фото? – Да о`кей, че там». Отёйи-и. И еще так вот. Негрило хозяйски приобнял телку, та картинно отстраняется, хороший кадр…

А вчера в это время валялись с Катькой на «солдатском пляже», вдвоем на одном шезлонге. И он, глядя в ее огромные зрачки, представлял, что они стали вдруг вертикальными. И сквозь лень тут и там просвечивали уже, как сквозь сон, расползающийся лоскутами, просвечивали тревожные признаки… чего-то. Она была особенно как-то мягка и ласкова. И плохо зная английский, на все его вопросы отвечала простодушно-развратной улыбкой.