Надя Бирру - Прощальная прелюдия, или Прогулка под дождём

– Доброе утро!

Доктор. Вот он стоит на пороге – высокий, широкоплечий, атлетического сложения мужчина из тех, что в зрелом возрасте выглядят ещё интереснее, чем в молодости. Седые кудри уложены так, как будто он только что посетил салон парикмахера. Спокойные черты красивого мужественного лица. Небольшой, чётко очерченный рот. Доброжелательная улыбка. Скрытый блеском очков взгляд – глубокий, наблюдающий, цепкий. М-да, будет нелегко.

– Ну, как мы себя чувствуем? – спрашивает он, что-то отмечая в своих бумагах и не глядя на пациентку. Шалишь, старый волк, если ты «зацепил» меня, значит, и я «зацепила» тебя, иначе не бывает, меня ты не проведёшь! – Знаю, знаю – «мы» и «голубушка» вам не нравится. Так? А как же прикажете вас называть? – Наконец-то взглянул, удосужился. – Опять молчите?

Он пересёк комнату и присел на краешек кровати.

– Ну, что ж, как хотите… Буду называть вас Наташей, да? А может, лучше Лизой?

Она медленно перевела взгляд с окна на него – сначала на лоб, потом на нос, потом – в глаза. Он снял очки.

– Я пока не требую ваших ответов – мягко сказал доктор, проводя рукой у неё перед глазами, – но вы должны быть готовы к тому, чтобы рассказать мне всё. Всё, о чём я найду нужным вас спросить. Я должен установить причины, иначе мне будет трудно вам помочь. У меня большой опыт, который говорит о том, что, если человек чего-то не хочет, в этом всегда кто-то виноват.

Хотите знать, кто?

Пашка, просто Пашка.

Я ещё жду, но напрасно. Сейчас поезд тронется, я сяду в вагон и перестану ждать. Темно и мокро. Весь снег растаял. Сейчас, наверное, скользко бежать.

– Девушка, заходите в вагон. Мы сейчас отправляемся.

Будто в подтверждение этих слов длинное тело поезда передёрнулось.

– Вот видите, – улыбнулся проводник, но та, к которой он обращался, ничего не отвечала и не реагировала. Был он высокого роста и настолько хорош собой, что ничуть не расстроился.

Вагон оказался почти полностью детским, взрослые занимали только боковые места. Все дети были одеты одинаково – в новенькие спортивные костюмы, – и одинаково громко галдели, но возраста были разного. Во втором купе, например, расположились четыре девочки лет двенадцати.

– А как вас зовут? – хихикая, спросили они у проводника, когда тот проходил мимо.

– Костя, – ответил он и в свою очередь узнал, что юные пассажиры – воспитанники интерната и не просто воспитанники, а лучшие, за что их поощрили поездкой в Киев, где они жили в красивом загородном «готеле» и каждый день ездили на экскурсии. Девочки были милы, болтливы и обаятельны в той мере, в которой способны быть обаятельными только двенадцатилетние девочки, временно оставшиеся без присмотра и вообразившие себя самостоятельными.

Костя легко включился в их незамысловатую игру, а когда случайно посмотрел в окно, чуть не ойкнул.

– О, уже поехали! Тогда, красавицы, я ненадолго покину вас. Пора собирать билеты.

Когда проходил к своему купе, краешком глаза заметил – эта уже сидит на своём месте, как раз напротив девочек, и, положив голову на руки, смотрит в окно. А чего смотреть? Там темень, ничего не видно, да ещё снег пошёл – то ли снег, то ли дождь.

У ребят из интерната был групповой билет, что значительно ускорило процедуру. С ними ехали две воспитательницы – одна уже в возрасте и толстая, как мельница, а вторая ничего себе, двадцать с чем-нибудь, фигуристая и румяная. Когда Костя подошёл, она премиленько улыбнулась и – выронила билет. Они разом наклонились и столкнулись лбами. Мельница закудахтала, заколыхалась всем телом, даже не поймёшь – смеётся или плачет от сочувствия. А молоденькая смешалась:

– Ох, извините – и опять улыбнулась. В вагоне потеплело. Ещё бы, сразу видно, что девочка славная и без «крючков». Было у Кости такое определение: «с крючками» и «без крючков», как нет и да, чего яснее. Это его один морячок научил. Тогда в первый раз и случилось, что тот бывалый морячок отколол двух недурственных девиц. Поговорили, выпили… После, когда девицы отправились спать, морячок сказал: «Славные девочки, без крючков. Бери – не хочу!» и засмеялся. Так вот с тех пор Костя это определение и усвоил и частенько им пользовался. А что такого? Дорога дальняя, скучная, а проводник должен быть всегда в духе – и когда ругают, что бельё сырое, и когда в вагоне холоднее, чем на улице, а в ресторане кушать нечего. А где лучший способ поднять настроение? Посидишь вечерком, когда все прочие пассажиры уже угомонились, поговоришь, побалдеешь. Отлично! А которые сами слишком балдёжные, тех Костя мог мигом усмирить. Он вообще не любил прилипчивых девчонок, а с его внешностью ему чаще приходилось обороняться, чем «клеить».

В самом конце вагона, где расположились старшие из интернатских ребят, несмотря на слабое освещение, Костя приметил пару симпатичных мордашек, но присматриваться к ним не стал – не было охоты, да и какой резон – они ж поднадзорные. Ну, и почему-то занимала его та девушка у окна. Когда он возвращался, она сидела в прежней позе. «Похоже, ревёт», – подумал Костя не без издевки. Хотелось хлопнуть по плечу и тыкнуть, но в последнюю секунду передумал – коснулся пальцем и как можно отстранённее произнёс: «Ваш билетик». Билет уже был у неё в руке. Она протянула, не глядя, и опять опустила голову.

– А ручки у вас не будет?

Опять замедленные, как бы не совсем осознанные движения, безмолвный кивок в его сторону – ручка на столе. Костя сел напротив, что-то нацарапал на билете.

– У вас нижнее? – спросил он, возвращая ручку.

– Верхнее.

– Можете спать внизу, я по…

Наконец-то она на него взглянула. Любезная улыбочка исчезла с Костиного лица. Он встал, пошёл к себе. Потом вышел в тамбур, чтобы подбросить угля в топку, но здесь остановился, уставясь в темноту за окном, но видел иное: отчётливо, как в зеркале, видел её лицо, будто и она стояла здесь, за спиной. Бр-р! Зябко передёрнулись плечи. Лицо медленно растаяло, и остались одни глаза. И не было в них никаких слёз. В них вообще ничего не было, кроме резкой холодной насмешки, даже не насмешки, а усмешки, преисполненной презрения, а может и не презрения, но чего-то обидного, жуткого, неприятного. Главное, за что? Ладно бы приставал или был пьян, а так… Что он ей сделал? Место лучшее предложил? Теперь ещё бельё выдаст, а завтра чаем напоит, а она… Обидно всё-таки.

Конечно, давно уже всё до лампочки, но только не сейчас. Сейчас несколько минут или часов (посмотрим, насколько меня хватит) я буду думать только о тебе. Почему ты не любишь прощаться? Почему ты куда-то спешишь, когда остаётся так мало, мало, мало, совсем мало мгновений вместе… Почему? Я что-то хотела спросить у тебя напоследок, что-то очень-очень важное, не помню. И тебе, как мне показалось, что-то было нужно от меня, а ты убежал.