Авель Мунн - Следующая станция – Тель-Авив

Тогда, пять лет назад, на подъезде к Иерусалиму, находясь в сладкой эйфории, предвкушая недолгий вечер и длинную, пряно утомляющую ночь, Дафну ничто не раздражало. Ни пробки, лениво ползущие вверх, ни тупая упертость начальника, всадившего ей иголки под ногти буквально час назад, перед выходом с работы. Она спокойно вдыхала холодный иерусалимский воздух, наслаждаясь красным шаром солнца, касающегося верхушек деревьев. Проезжая знак, указывающий на въезд в пригород – Мевасерет Цион, она почувствовала, как жар поднялся из желудка к щекам, жар от воспоминания их первой встречи в этом городке. Она оказалась там случайно, поехав с Мирой и Ольгой, гостившей тогда в Израиле, поесть лучший хумус в стране в арабской деревне Абу Гош, расположенной тут же, поблизости от Иерусалима. Мира вскользь, в разгар пьяного веселья, упомянула маленький теплый бар в Мевасерет с единственным сортом пива, стареньким пианино и совершенно особенной публикой. Подруги уже изрядно выпили пива и сдобрили желудки вязким, вкусным хумусом, находились в прекрасном, слегка игривом расположении духа, спонтанно решили съездить в это сказочное место буквально на один бокальчик. Все равно сейчас ехать обратно в центр, в разгар пробок, с определенным процентом алкоголя в крови будет неумно.

Бар, носивший претенциозное название «Комиссар», был, действительно, уютным маленьким местом, со скупым, теплым освещением и дешевой мебелью. Стены сплошь увешаны разномастными фотографиями в застекленных рамочках. Некоторые рамочки старые, с облупившейся краской, некоторые вычурные и ухоженные, немало блестящих пинапов. Фотографии заинтриговали Дафну, хотелось разглядеть сразу все, глаза разбегались. Были тут черно-белые ландшафты Иерусалима, времен, наверное, довоенных. На одной из фотографий Дафна узнала улицу Ротшильда в Тель-Авиве, по которой прогуливались люди, одетые по европейской моде шестидесятых годов, сегодня такое даже и на маскараде не увидишь. Некоторые фотографии отображали компании веселящихся людей, играющих на гитаре или размахивающих микрофоном, можно было предположить, что действие происходило тут, в «Комиссаре». Возле одной из стен стояло старенькое пианино, покрытое коричневым лаком. Женщины как раз подоспели к той стадии вечера, когда пианино выполняло центральную функцию в баре. Молодой парнишка играл и пел, грациозно взмахивая веснушчатыми, сильными руками, мягко обрушивая их на черно-белые клавиши. Копна пшеничных волос металась в такт музыки. Он пел по-русски, так предположила Дафна. Она не знала русский, для нее это язык, на котором говорили родители, когда не хотели, чтоб Дафна и ее брат их поняли, но музыка и слова были знакомые, из мультика, из детства.

Все его крепкое свежее тело исполняло песню, он подтанцовывал ногами, подпрыгивал на стуле и неистово мотал головой.

Опираясь сбоку о пианино, стоял еще один исполнитель, парень постарше, с черными вьющимися волосами по плечи, собранными резинкой в толстый хвост, на макушке его была тюбетейка, крупной заколкой пристегнутая к волосам. Высокий широкоплечий левой рукой держался за кружку пива, стоящую на пианино. Люди за столиками вблизи этого маленького концерта развернули свои стулья и принимали активное участие – те, кто знал слова.

Дафна невольно заразилась атмосферой акустического веселья, пивных паров и заливистого смеха. Периодически парнишка обрывал песню посередине, чтобы начать новую, вспомнившуюся ему или запрошенную кем-то из зрителей. Когда звуки утихли и парнишка встал, направившись к стойке, чтобы заказать себе пиво, его замутненный взгляд случайно скользнул по Дафне, скользнул и метнулся обратно, как бы зацепившись ниткой. Дафна так увлеклась его веселостью и зажигательным талантом, что не заметила, как неотрывно, не моргая, смотрела на него, был в этом взгляде некий ведьмин зов. Это был он, его звали Мени. Ярко-голубые глаза под рыжими мохнатыми ресницами, высокий лоб, взгляд детский, круглый, когда он улыбался, и дерзкий, жесткий, когда был серьезен. Нежный мальчик и суровый мужчина внезапно сменяли в нем друг друга, не давая наблюдателю свыкнуться с изменением. Позже, в постели, эти смены декораций возносили Дафну на вершину блаженства. Как за чудом природы, наблюдала она за безжалостными, неистово отрешенными набегами его на ее тело, и сразу же тотальная капитуляция, превращение в мягкого котенка, податливо вздрагивающего от малейшего прикосновения.

Машина въехала в подземную стоянку больницы «Ихилов». Дафна любила эту больницу. Тут родились ее дети, с каждой она провела три дня в наполненной светом огромной палате, с милыми медсестрами и обильным восторгом родственников. Даже мать ее в те дни была притихшей и счастливой. Ища везде кармический смысл, Дафна попыталась подумать, что круговорот жизни и смерти идет к своему логическому соприкосновению конца с началом. Но это не помогло. Давящий ужас блокировал любую попытку думать. В приемном покое сидели мать – серая, с покрасневшими от слез глазами – и брат Дор, как замороженный, уткнувший тяжелый взгляд в стенку.

– Умерла, – обреченно хриплым, надтреснутым голосом сказала мать, не глядя на Дафну.

Дафна села на железное больничное кресло, опустила лицо в ладони и, не сдерживая себя более, разрыдалась. Воспоминания утянули ее, в этот раз она им не сопротивлялась.

Выбравшись, наконец, из пробки на въезде, она подъехала к автобусной станции, там они планировали встретиться, когда Мени приедет на автобусе из университета. Дафна припарковалась подальше от множества останавливающихся автобусов и машин по другую сторону дороги, чтобы видеть выходящих из восемнадцатого автобуса. Нетерпение накатывало на нее волнами, она ненавидела ждать. Спина затекла от долгого вождения, Дафна решила выйти из машины, размяться. На ней была цветастая цыганская юбка, закрывающая ноги чуть ниже колен, черные лодочки на тонкой подошве. Не свойственный ей стиль одежды, просто хотелось быть особенно женственной для него сегодня. Она оперлась локтями на крышу своей машины и стала наблюдать за противоположной стороной улицы. Скоро подъехал автобус, забитый, никого не разглядеть. Дафна напряглась и наконец увидела пшеничную шевелюру среди текущей из автобуса толпы. И вдруг ослепла.

Первый раз за много лет она восстановила перед внутренним взором эту картину. Сначала полетели в небо куски автобуса, потом огненное яблоко взрыва, потом оглушительный звук, потом не менее оглушительный, многоголосый визг. Дафна застыла с открытым ртом, на вдохе, до отказа заполнив им легкие. Несостоявшийся крик застрял глубоко в горле. Она резко развернулась спиной к адскому зрелищу и тяжело, обессиленно села на тротуар, закрыла лицо руками. Она не тешила себя надеждой найти его среди раненых.