Авель Мунн - Следующая станция – Тель-Авив

Третья стена была вся стеклянная. Раздвижная дверь вела на балкон. Мика вышла, накинув поверх простыни плед, он был, скорее всего, из овечьей шерсти, теплый. На небольшом балконе царил беспорядок, в отличие от балкона внизу. Тут было несколько пуфиков, из тех, в которые садишься, потом долго не можешь встать; маленький цветной кальян, вокруг него неаккуратно рассыпан табак, круглый цветастый коврик. На перилах кадки с цветами, цветы ухоженные, ни одного завядшего листика. В углу мольберт, рядом картонная коробка с тюбиками красок. Алон тихонько укусил ее сзади за ухо, обнял за талию, потянул обратно в комнату, там развернул к себе, легко взял на руки и понес вниз по лестнице, как будто она перышко.

– Опять сбежала?

– Алон, кто рисовал эти картины? – она кивнула на стенку вдоль лестницы.

– Жена, но давно, она уже лет пять не рисует.

– Последнее нарисованное ею – это автопортрет?

Алон опустил ее на пол, внимательно серьезно посмотрел на нее, как на провинившегося ребенка.

– Да, а как ты догадалась?

– Дурачок! – весело, нежно поцеловала его в кончик носа. – Ничего ты в женщинах не понимаешь.

Они провалялись в постели часа два, то томно нежась, то предаваясь исступленному сексу. Когда ночь россыпью звезд воцарилась за окном, Мика внезапно села и сказала:

– Я пойду.

– Зачем?! Останься на ночь, – Алон расстроился.

– Нет, я не могу, это слишком интимно – спать вместе. Я боюсь в тебя влюбиться, я не могу себе позволить.

Мика начала поспешно собираться, ей вдруг стало себя бесконечно жалко, она ощутила бездонное одиночество, лишь на миг, но остро. Будучи совершенно не готовой к этому ощущению, она чуть не задохнулась в нем. Тут, в чьей-то супружеской постели, впущенная тайно, на несколько часов, не имеющая никакого права находиться здесь, она была никем. Ей хотелось смыть с себя это ощущение невидимки побыстрее.

– Да подожди ты! Что случилось? Давай чаю выпьем еще, не убегай так.

– Ну, давай чаю. – Мика понимала, что Алон ни в чем не виноват, он действительно предупреждал ее, что так будет, что он может позволить себе только дискретный роман, не более того, его не за что наказывать.

Через десять минут они сидели друг против друга на кухне, перед ними по чашке чая и вазочка с конфетами. Алон осторожно дотронулся одними пальцами до ее руки.

– Все в порядке у тебя?

– Да, просто вдруг подступила чувствительность, такое со мной бывает, не обращай внимания, мне завтра рано вставать, надо ехать домой, выспаться. Сегодня тоже встала ни свет ни заря, был неудачный серфинг с раннего утра.

– А-а-а… Хотел спросить насчет серфинга. Не знаешь какую-то хорошую школу для морского спорта? Навигация яхт, например?

– А тебе зачем? – спросила Мика, удивленно вскинув брови, прекрасно зная, зачем ему. Жена попросила его выяснить, вот он и выясняет.

– Хочется чем-то увлечься, – уклончиво ответил Алон.

– Оставь яхты, займись серфингом, в нем великая сила, познаешь настоящее счастье.

– Даже так! – Алон улыбнулся, склонил голову набок, заглянул ей в глаза, пытаясь понять, так ли это на самом деле у нее.

– Поверь, нет ничего лучше ощущения ветра в волосах, когда несешься по волне на доске.

– Я подумаю.

Мика встала, подошла к Алону, обняла его за голову, наклонилась, поцеловала в макушку и направилась к двери.

– Школа называется «Офшор», – бросила она и захлопнула за собой дверь, еще не до конца понимая, почему дала Алону название именно этой школы, хотя знала все прибрежные школы в Тель-Авиве. Вышла в пустынную ночную улицу. Тоска отпустила. Тишина была настолько кромешной, что писк отключенной сигнализации, казалось, разбудил полрайона. Мика тяжело плюхнулась на сиденье, ей нестерпимо захотелось курить, она откинула козырек сверху, над рулем. В поисках забытой пачки на колени упала визитка, которую ей сунул инструктор по серфингу из школы «Офшор». Она подняла ее, внимательно осмотрела, сунула в сумку, рука нащупала что-то мягкое, приятное. Мика ужаснулась, вспомнив про Дафнины трусики, осознание содеянного через миг вызвало улыбку. Одновременно невинная шалость и неслыханная дерзость.

Вечер перед похоронами бабушки Дафна провела дома, опрометчиво решив, что с семьей ей будет лучше, тем более она знала, что ближайшая неделя обряда шива будет проходить у матери дома. Мать и дядя Йосеф, скорбящие, по законам галахи будут сидеть в надорванных одеждах, утешать их стечется куча народа, и Дафне придется быть там, чтобы наливать и подносить, ибо нельзя это делать скорбящим. Но дома она не находила себе места, ни с кем не могла говорить и подумать не могла, чтобы пойти спать, страшась закрыть глаза и остаться наедине с непредсказуемыми мыслями, подкинутыми ей переутомленным, надломленным горем мозгом. Решение пришло само собой как единственное естественное и много раз проверенное средство. Алкоголь в доме Дафны и Алона хранился в высоком застекленном шкафу, прямо посреди салона. Дорогие красивые бутылки наполняли его, плотно прижавшись друг к дружке. Сладкие ликеры, дорогой коньяк, водка. Вина хранились в отдельном винном холодильнике, располагающемся рядом с алкогольным шкафом. Тут же на одной из полок аккуратно выстроились разные смесители и другие аксессуары для барменского искусства. Два года назад, когда Алон делал курс барменов, просто для развлечения, он закупил все необходимое. В летние вечера, приглашая друзей, Алон щеголял модными разноцветными коктейлями с зонтиками и оливками.

Дафна достала бутылку коньяка и плеснула себе граммов пятьдесят, многовато для нее, но она знала точно, какой будет эффект. Он необходим ей в данный момент. Сон ее был тяжелым, глубоким, без сновидений. Лечебный. Проснулась печальная, но отдохнувшая. Оделась неброско, но элегантно. Черные брюки с тонкими, как волос, серебристыми продольными полосками, темно-бордовый, выгодно обтягивающий рельеф ее фигуры свитер, туфли из черной кожи, на очень низком, почти плоском каблуке, волосы собрала в тугой хвост. Женщина, смотревшая на нее из зеркала, была лет на десять старше Дафны обычной. Бордовый старил. Глаза воспаленные, потухшие. Морщина на лбу углубилась и, казалось, была больше и важнее всего остального на лице.

Похороны назначены на час дня. Мать просила приехать сначала к ней, помочь подготовить угощение. Скорее всего, после похорон многие приедут. Гостеприимство, по маминым понятиям, должно быть безупречно. Ведь самое главное – это то, что подумают люди. И пусть Дафна оденется соответственно и напишет речь, которую громко и драматично произнесет на кладбище. Дафну прошиб холодный пот, когда она представила себе носилки, на которых обычно лежит покойник. Эта дурацкая религиозная традиция, согласно которой хоронят евреев в Израиле без гроба. Покойник, обернутый в белую простыню, лежит на носилках, и когда по дороге к могиле носилки, поддерживаемые четырьмя мужчинами, легко раскачиваются, в такт им колышется тело. Сегодня это тело ее бабушки.