Авель Мунн - Следующая станция – Тель-Авив

День выдался теплый, солнце грело, но не палило. Пятница. Еще вчера утром Дафна планировала с утра пробежку, потом бассейн, прогулку по базару в надежде купить свежей рыбы к обеду. Пятница – это единственный день, когда вся семья в сборе на обед. «Жизнь непредсказуема и коротка, надо что-то делать», – подумала Дафна с внезапной решительностью. Надо жить шире, полной грудью, чтобы бабушкин Освенцим был не зря, чтобы был для нее, для Дафны. Решительно пообещав себе сделать что-то для себя сразу же после шивы, ей стало легче самую малость, может, даже то, что поможет ей пережить предстоящий день. Это и коньяк, который точно есть у матери. Приехав к матери, Дафна решила отложить распитие коньяка. Ввиду того, что творилось, стало ясно, что притупить чувства при помощи алкоголя пока не удастся.

Мать обвиняла дядю Йосефа в смерти бабушки. Это все его безответственный подход к жизни, нежелание и неспособность жениться, заводить детей и вообще жить, как живут нормальные люди, все вместе свело бабушку в могилу. Дядя Йосеф, тихий добряк, весь похожий на бабушку, сидел, потупив взгляд, и тихо всхлипывал, иногда поскуливая. Его мало интересовали нахрапистые атаки сестры. Будучи человеком тонкой чувственной эрудиции, он понимал, что ей просто плохо, и ей обязательно надо, чтобы кто-то был виноват, что она не находит себе место, оттого что произошло событие, которое не нуждается в ее, Исраэллы, последнем слове. Бабушка взяла и умерла, не посоветовавшись. Дафна встала перед матерью в ту же позу, в которой обычно мама снимала с Дафны показания, приблизилась к ее лицу и тихо сквозь зубы процедила:

– Прекрати это немедленно.

Мать растерялась. Это был первый раз, когда дочь говорила с ней в таком тоне. Инцидент мгновенно был исчерпан, на минуту все притихли. Потом дядя Йосеф спросил у Дафны, приготовила ли она речь, подняв на нее свои голубые бабушкины глаза. Она вдруг увидела столько сходства, так много, до боли, от любимой бабушки, что слезы опять потекли у нее из глаз, прямо на темно-бордовый свитер.

– Да, – глухо сказала она и, решив, что теперь можно, пошла за коньяком.

Родительский дом располагался в Северном Тель-Авиве, в районе под названием Цаала, обители богатой публики и многих известных деятелей культуры. Множество частных домов на тихих голландских улочках, заканчивающихся тупиками. Большой ухоженный сад по периметру усажен пальмами и банановыми деревьями, одно из деревьев – манго – любимый фрукт Дафны. В сезон она ревностно следит за каждым созревающим плодом, кладет часа на два в холодильник и потом долго, с наслаждением ест, умело очищая его от кожуры и разрезая на кубики ярко-оранжевую мякоть. В этот период года Дафна почти каждый день навещает мать и бабушку. В другое время она не менее часто предпочитает навещать отца, который не так, как бабушка, но все же умеет вместить ее со всеми ее метаньями. Несмотря на отвращение, которое она испытывает к его второй жене, от которой он давно хочет уйти. Недавно Дафна поняла, что потеряла надежду и перестала давить на отца. Каждый хозяин своей судьбы. Наоборот, она поняла, что раньше, заговаривая с отцом на тему разрыва, только изводила его, портя ему здоровье. Как такая простая истина – каждый хозяин своей судьбы – не открылась ей раньше? И теперь ей приходилось мучиться угрызениями совести за вмешательство, на которое она, по сути, не имела право. Не говоря о том, что это вмешательство делало ее похожей на мать. Поняв это в свое время, Дафна ужаснулась.

Все двери материнского дома с утра были открыты, на воротах объявление о трауре на белом листе в черной рамочке, такое неличное, холодное. Дафна понемногу привыкала к мысли, что бабушки больше нет. Зашла к ней в комнату, села в ее любимое кресло, глубоко втянула воздух, пытаясь уловить аромат. Пахло привычно: теплой пыльной тканью кресла, старыми книгами, немного лекарствами. На мгновение очень отчетливо показалось, что вот бабушка тихо входит в комнату, тяжело ступая, и вот сейчас покажется ее серебристая, седая, всегда аккуратно уложенная шевелюра. У Дафны аж сердце защемило, так реально она увидела бабушку. Суета в доме, разговоры о предстоящих похоронах и, конечно, коньяк отвлекли ее и даже немного развлекли. Мать металась между удушливыми рыданиями, причитая с придыханием: «Ну что же теперь будет?» – и прагматичными порывами к действию, готовясь к целой неделе обряда шива, во время которой в дом будут стекаться люди, близкие и малознакомые, коллеги, родственники, друзья – все непременно навестят. В доме должно быть чисто и опрятно, хотя галаха требует от скорбящих не заниматься такими делами, как чистка дома и даже чистка собственных зубов. Но что-то подсказывало Дафне, что в доме ее матери все будет по-другому. У матери свои понятия обо всем, и траур не исключение. Дафна по закону галахи не должна сидеть шиву, только муж, дети, братья и родители усопшей. В данном случае сидеть будут двое – мама и дядя Йосеф. Дедушка умер давно, Дафна его и не помнила. Знала о нем лишь по рассказам бабушки и по многочисленным фотографиям.

Приехал Алон с девочками, обе ревели: Ноя недолго, но впечатляюще, а Дана тихо, но глубоко и горько. Дафну это тронуло, ей казалось, что ее дети не проникнутся, не расчувствуются. Ее дети казались ей иногда продуктом чего-то слишком современного, ось которого пролегала далеко от ее понимания. В такие моменты, как сейчас, она стыдилась своих предрассудков. Страшнее всего на свете недооценить своего ребенка. Дафнин брат Дор подъехал вскоре после Алона, в больших темных очках, весь в черной облегающей одежде, походя на секретного агента из фильма о шпионах. Угрюм, но лицо сухое, отрешенное. Привез огромный букет цветов и стопку кип. Ах, как же Дафна не подумала запастись такой кипой для Алона – мужчина не может подойти к могиле с непокрытой головой. С облегчением Дафна отметила, как Дор уже выручил Алона. Странно, показалось, что Дор приехал один, хотя он уже почти год встречается с девушкой. Это, скорее всего, серьезно, так как недавно он приводил знакомить ее с мамой, а подвергнуть такому непростому испытанию можно только ту, в которой уверен и планируешь с ней вечность. Поэтому Дафна удивилась, не увидев ее на таком важном семейном событии, как смерть бабушки.

Наконец, все разошлись по машинам и двинулись на кладбище вблизи Петах-Тиквы. Путь предстоял недолгий.

Погожий весенний день, солнце грело робко, безветренный воздух пах цветами, лучшей погоды и не придумаешь. Тем более в Израиле, где с мая и до середины октября адская жара, а с ноября до февраля зябко, периодами проливной дождь. И только месяц-полтора приятная европейская погода. Дафна злилась на бога за эту погоду, лучше б был дождь, лучше б все вокруг было мерзко, так легче страдать, хлюпая по щиколотку в лужах кладбищенской земли, предполагая, что небеса оплакивают любимого человека.