Авель Мунн - Следующая станция – Тель-Авив

– Значит так, я первые дни буду спать у мамы. Во-первых, чтоб она Йосефа не сгрызла, во-вторых, чтоб себя не сгрызла, и вообще, будет куча разных родственников, так что в плане обедов, завтраков и ужинов вы должны организоваться сами.

– Мама, я тоже хочу спать у бабушки, выходной же, хотя бы одну ночь, – взмолилась Ноя.

– И я, – твердо сказала Дана.

– Ладно, но в воскресенье в школу. Алон, не забудь накормить и вывести собаку.

– Есть, товарищ начальник, – улыбнулся Алон.

Возле дома Исраэллы толпилась изрядная куча народа. Дом еще не успели приготовить к шиве, она планировала спокойно сделать это сегодня. Но люди упорно не уходили. У евреев поддержать и составить компанию скорбящим – заповедь на уровне «не убей». Заповеди этой следуют не только религиозные, но и светские, и даже атеисты. Поэтому в доме Исраэллы происходил хаос, которого там не наблюдалось никогда раньше. Пытаясь тщетно восстановить господство в своем доме, Исраэлла громогласно раздавала указания. Гостиную следовало превратить в прихожую, чтоб рассадить как можно больше людей. Со всего дома тащили стулья и все, на чем можно было сидеть. В саду тоже велись работы по устроению сидячих островков вокруг низких плетеных столиков. Дора срочно отправили за выпечкой и соками, Алона за фруктами. Дети расположились в задней части сада, подальше от взрослых и суеты. Ноя, Ирис и Сура сели на диван-качели, подпиравший ветвистое дерево манго. Дана расположилась в любимом бабушкином кресле-качалке. Мальчики сели на низкую деревянную скамейку с подушками из грубой мешковины.

– Вы были к ней привязаны? – спросила Сура Ною и Дану

– Ну… она нас любила, – замявшись, выдавила из себя Дана, ей было совестно, что она не была по-настоящему привязана к прабабушке. Конечно, они всегда исправно заходили к ней, здоровались, отвечали на все вопросы: «Как в школе? Как оценки? Есть ли ухажер?», но это было в тягость, не душевно. Они всегда спешили обратно к Исраэлле, за своей порцией сладкого и возможностью уединиться на втором этаже с телевизором или компьютером. Ноя, не обременявшая себя необходимостью быть безупречной правнучкой, сказала прямо:

– Она только маму нашу любила. Мне грустно, что она умерла, но лучше так, чем те, кто живет еще десять лет, ходит под себя и не произносит ничего, кроме мычания. Я тоже хочу так умереть: в один момент – в твердом уме в девяносто лет.

– А я хочу умереть еще не совсем старым, – хмуро сказал Шай, – лет так в шестьдесят, чтоб не превратиться в дряхлого старика. Куплю самый классный мотоцикл, разгонюсь до двухсот и врежусь в стену, так чтоб моментально умереть.

Ирис прыснула, настолько непроизвольно, что задохнулась дымом от своей сигареты, закашлялась сквозь смех.

– Вы, мальчики, такие глупые. Тебе в шестьдесят лет так жить захочется. Дети вырастут, денег будет куча, здоровье, если не попортишь, – живи себе, на внуков смотри. Сменишь жену на молоденькую и айда в кругосветное путешествие.

– Конечно, в шестьдесят лет я буду ходить к земле принюхиваться, привыкать, – упрямо надув губы, процедил Шай.

– Вон, их прабабушке девяносто было, – Сура махнула в сторону Нои с Даной. – Растила внуков и правнуков. Тебе неинтересно? Даже если придется парализованной лежать десять лет, я хочу жить.

– И чтоб кто-то подгузники менял, – бойко съязвил Шай.

– Медсестра. Какая, на фиг, разница? Страховку сделай, и будут тебе менять подгузники. Это несущественно рядом со святостью жизни.

– А, забыл, что ты христианка, – улыбнулся добро Шай и подмигнул.

– И как мы пришли к этой теме? – раздраженно спросил Ори. – Все это от вас не зависит. Что с вами случится и когда – одному Ему известно. – И Ори воздел глаза в небо и указал туда же пальцем: – Пути Его неисповедимы, что вам написано, то и будет.

Ирис, не любившая разговоры о Боге, не смогла удержаться от сарказма:

– Хорошо тебе, Ори, у тебя есть Он. – Ирис картинно воздела в небо глаза и палец. – На него все можно свалить, ответственность за свою судьбу, а самому превратиться в безвольную медузу.

– Он есть не только у меня, и у тебя, и у всех. – Обычно Ори не занимался миссионерством, зная, что это отталкивает, да и рос в семье, которая никогда никому не навязывала свою веру. Ори строго придерживался правила: не лезь! Но сейчас, находясь в светском доме, готовящемся к религиозному обряду, он чувствовал на себе всю ответственность представительства верующего сословия. И еще слова Шая напугали его. Так кощунственно звучали его слова, так пренебрежительно по отношению к самому важному, в понимании Ори, – праве жить.

Ирис, ярой противнице религиозного движения, только это и надо было:

– Он есть там, где это надо сидящим сверху и зарабатывающим на нем деньги и голоса на выборах. – Глаза ее загорелись, в них полыхала ярость, с которой она не совладала, ярость, вызванная средневековьем и темнотой. Она не могла мириться с тем, что религия в демократическом государстве имеет такое огромное влияние. Это одно из редких явлений, способное возбудить в Ирис жгучие эмоции.

Ноя, убаюканная мерным покачиванием качелей, устремила в небо свои голубые глаза, еще немного воспаленные. Розово-воспаленный закат утопал в голубом небе.

– Ори, мы не строим планов, просто мечтаем, фантазируем о том, как было бы идеально закончить жизнь. Я бы не отказалась от судьбы моей прабабушки. Хотя я мало верю, что у нашего поколения это получится. Прабабушка – продукт естественного отбора. Она пережила Освенцим. Она родилась в дремучей деревне, без врачей, без лекарств. Она ела куриное мясо раз в неделю. Целыми днями бегала по лесу. Она не заболела воспалением легких, иначе умерла бы, любая простуда тогда убивала ребенка послабее. Ее не съел волк или медведь, не душил загрязненный воздух. Она не поедала дикое количество сахара и еду с одними циферками на этикетках. Нам до ее возраста не дотянуть. Не будет у вас выбора. Ни у кого.

– Давайте сменим тему, – обиженно попросила Дана, она и без того вынашивала в себе всю вселенскую грусть, и похороны, и теперь эти фатальные разговоры… – Я принесу нам что-нибудь выпить.

– Свежая мысль, – оживилась Ирис. – Ликерчика, если есть, а то эти разговоры про сахар действительно разыграли во мне желание, надеюсь, что есть.

– Да все есть, надо только грамотно стырить, – заговорщически сказал Шай. – Я пойду помогу тебе.

Дана с Шаем вошли в дом. Там уже расставили сиденья по периметру большой светлой гостиной. В стороне раздвинули обеденный стол и накрывали его, ставя все, что на скорую руку удалось организовать: выпечку, фрукты, орехи, соки, несколько дорогих бутылок алкоголя: испанские красные и белые вина, коньяк французский, виски «Гленморанджи», сладкие ликеры. Аккуратной стопочкой стояли одноразовые пластиковые стаканы, тарелки и вилки. Шай, воровато озираясь по сторонам, шепнул Дане: