Стас Серов - Под Полярной звездой. Роман-шкатулка

В особенно морозные дни девочка не ходила в гости к своим красногрудым друзьям и не играла с телятами, а до вечера, сидя на широком подоконнике, пряла, так печально глядела в окно, словно бы едва сдерживала желание выйти, не обременяя себя одеждой в мороз и подставить его обжигающим поцелуям щёчки, и руки, и всё тело, и душу, – и больше никогда не возвращаться под, до тошноты, уютный навес бревенчатой избы.

Веретено, в умелых руках, не останавливаясь, плясало гипнотический танец, увлекая за собой из кудели нить в бесконечный хоровод. А рукодельница, зачарованная своей же ловкой и плавной работой, думала о суженом муже, которого она ещё не знает, который теперь совсем не виделся ей сказочным принцем из волшебного царства, а был обычным парнем, но которого она будет любить даже сильнее, чем любила бы самого красивого из принцев. Для которого она так заботливо и старательно готовит себя и приданое. Думала о том, как они будут любить друг друга, своих детей, и всё у них будет ладно. Как счастливы будут они. Как преданно она, что бы ни случилось, будет его ждать. Она работала и без конца думала – будет.

Подобные напевам древнего заговора, снова и снова, словно бы увлекаемые из кудели нити, наматывались и закольцовывались на парящее в воздухе веретено, её мысли. Они пёстрые, как наряды качающихся танцовщиц, всё быстрее неслись в пьяном хороводе, одна сменяя другую: о том, как выйдет замуж, как они будут любить, о детях, как они будут похожи на своего отца, о приданом, которое она себе сделает, и её непременно оценят, похвалят, что она такая рукодельница, такая умница, такая старательная, такая… В эти моменты ей отчаянно хотелось себя, любимую, украшать. И снова возвращалась к мыслям о будущем муже, о детях, о счастливой жизни… Она трудилась и радовалась, представляя те платья и украшения, которые себе сделает, и от этого начинала работать ещё усерднее, ещё старательнее.

Но так же, как нить пряжи, которая от чрезмерного старания пряхи утончается и рвётся, так и мысли, если их слишком усердно лелеять, истончаются. И чем больше витков стягивалось вокруг веретена, тем быстрее нёсся уже не пёстрый, а выцветший хоровод её фантазий, тем тяжелее становилось на душе. И как только веретено всё же прекращало свой, казавшийся бесконечным танец, в груди девочки возникал страх, что без приданого её не возьмут замуж, и он, увидев её несовершенный наряд, не полюбит, а только посмеётся. И тогда этот воображаемый будущий муж причинял своим равнодушием столько страдания, что даже исколотые за шитьём свадебного платья пальцы, казалось, своей болью утешали её.

Немало слёз было пролито у равнодушного зеркала, много снов так никогда и не были увидены, а луна всё так же старательно освещала комнату девочки, и звёзды пели всё те же песни.

Однажды, после очередной бессонной ночи, когда свадебное платье, наконец, было завершено и теперь мирно отдыхало на плечиках, а пряжа была забыта на подоконнике, девочка впервые за долгое время не проснулась поприветствовать рассвет. И тогда нетерпеливые сумеречные лучики сквозь замороженное окно в комнату девочки запустили своих младших братиков, маленьких солнечных зайчиков, которые должны были разбудить засоню, но по-детски любопытные зайчики сразу же разбежались по комнате, оставляя повсюду свои разноцветно-зеркальные следики, одни разглядывали платье, другие заигрывали с мирно лежащим на подоконнике веретеном, третьи изучали затейливый орнамент прялки и наивно удивлялись тому, как он похож на их далёкий солнечный домик. Зайчики были повсюду, а сумеречные лучики ждали их у разукрашенного морозом окна.

Когда зайчики уже собирались разбудить девочку, до них донёсся лёгкий шелест её сновидений, и вот уже они, укрыв девочку зеркальным платом до бровей, дружно собрались поодаль неё и, не смея пошевелиться, в ожидании красочных грёз, любовались соней. Тем, как утро дышит у неё на груди, как ярко пышет на ямках ланит, как чернеясь, бегут на плечах пряди лентой с обеих сторон. Качая зайчиков, грудь девочки медленно поднималась и опускалась в такт плавному дыханию. Ей снилось, что какой-то огромный своенравный зверь схватил её в свои сильные обволакивающие объятия и теперь, не спросив позволения, словно на крыльях, куда-то уносит.

От стремительного полёта внизу живота что-то замирало и щекотало. Сон был такой яркий, что девочка ощущала иголочки волнения на кончиках пальцев. Страх смешивался с негой, и ей было так сладко в этих неведомых объятиях, что когда зверь замер над бездонной пропастью, она, от охватившего сердце восторга, едва не задохнулась, а губы сквозь сон прошептали: «Неси!»

Девочке хотелось, чтобы зверь нёс её дальше, всё выше и выше, туда, где кажется земля звездою, землею кажется звезда, и никогда не останавливался. Но вдруг какой-то незнакомый голос спокойно спросил: «Куда вы?»

«Может, к вам в гости», – не задумываясь, ответила девочка. И уже в следующее мгновение не было ни зверя, ни пустыни неба огневой, ни сияющей бездны пустоты. Она стояла в своей, до каждой трещинки, знакомой комнате, перед своим равнодушным зеркалом, но всё же было что-то необычное и в комнате, и в зеркале, и в самой девочке. Она теперь с непривычным, приятным волнением разглядывала своё отражение, словно никогда раньше не видела его.

Сначала медленно поворачивала только голову то в одну, то в другую сторону, затем наклоняла её набок, любовалась своей гибкой шеей. Это было ново для девочки. Потом тоже медленно и плавно поворачивалась вся, одни наряды чудесным образом сменялись другими, а девочка всё смелее вертелась перед зеркалом: замирала в разных позах и снова кружилась освещаемая лишь падающим через окно светом морозной луны. Она впервые любовалась собой и радостно, в голос, смеялась сама себе.

Зеркало тоже преобразилось, оно больше не было холодно-равнодушным. Девочке показалось, что и оно любуется ею, и тогда игриво, немного насмешливо, спросила: «Нравлюсь!?»

В следующую секунду зеркало перестало быть просто зеркалом, а превратилось в ночное Зазеркалье, за которым, в огромном кожаном кресле, сидел тот самый, всего несколько мгновений назад вырвавший её из объятий зверя, неизвестный обладатель незнакомого голоса.

В полумраке Зазеркалья его лицо было скрыто тенями, но девочка точно знала – это Он. Она и не думала испугаться неизвестности, или как-то робеть, наоборот, движения девочки стали выразительнее, а позы заманчивее. Ей до дрожи хотелось, чтобы незнакомец любовался ею, хвалил её. И она, в разных нарядах, продолжала кружиться, так же как секунду назад перед зеркалом, теперь уже перед своим гостем и, вскоре, сама не заметив того, словно цыганка, свободно плясала под звучащий только для двоих ритм ночи.