Павел Крисевич - Из глубины век

Рабочие ботинки громогласно отбивали свой каловый парад в сопровождении задыхающегося кашля пассажиров вагона по пути топота. Коля окончательно вернулся в сознание и продолжил трепыхаться в руках у грузчика.

– Я его убью… – шаркающие звуки драки разбавились журчанием расступающейся перед чьими-то шагами блевотной массы.

Державшего Колю грузчика скрутило, и он стал откашливаться. Коля выпал из мёртвой хватки и приземлился прямо на заблёванную полку, соскользнул с неё и с криком упал к ногам продолжающего блевать на пол грузчика.

Блевавший грузчик утёр своей спецовкой рот и красными от лопнувших капилляров глазами посмотрел в проход. Там в коричневой ниже пояса спецовке брёл бородатый грузчик с товарищем. Предвестниками бога разложения за ними тянулось облако мух и людского кашля.

– Я же говорю, это его спирт.

– Да понял я, понял. Как и ставки твои полное говно, тупое говно тупого говна. Говно, – ответил бородатый, с трудом переставляя непослушные ноги.

– А вы тут каким боком? – спросил у дерущихся бородатый.

– Мы лично оральным боком, вы, вижу, анальным. А если точнее, шли в туалет, а пришли дать кому-то пизды, – отойдя от приступа кашля, сказал избивавший Колю грузчик.

– А мы, как видишь, в туалет уже сходили… – бородатый театрально развёл руки, представляя произошедшее с его штанами.

Кто-то, не выдержав, свалился с дальней полки, уже на земле разбив стакан.

Даня заворожённо смотрел на происходящее, видя в этом своё предназначение, ту роль, что изменила мир вокруг него и привела к такому исходу. Суставы уже чувствовали, как будут прогибаться под увесистыми ударами. Мозг настраивался на болевые сигналы.

Коля, измазанный блевотиной, медленно отползал под койку, стараясь успеть до момента окончания диалога грузчиков.

Грузчик отдышался и вытянул Колю обратно за ногу. Тот со скрипом пытался зацепиться ногтями за прорезиненный пол, но не смог ни за что ухватиться. Коля, как игрушечный кораблик в море человеческой тошноты, приплыл к ногам своего будущего хозяина.

Бородатый грузчик пошаркал к лежащему с глупой улыбкой Дане поближе и, схватив того за лацкан кителя, подбросил Даню с полки в небо. Уже в воздухе перехватив Даню поудобнее, грузчик стал сквозь зубы процеживать свою личную истину и мораль:

– Я работу из-за тебя просрал… Просрал, сука… Как здоровье и деньги… Что ж за день такой говённый, о боги… – На бороде у него трепыхался кусочек кала, вздрагивая вместе с носящимися вверх и вниз скулами.

За спиной у бородатого трое оставшихся грузчиков пинками наводили свои порядки на теле комиссара Коляева. Весь вагон переполошился и с удивлением глядел на происходящее, прикрыв носы с ртами своими ладонями.

– Из-за одной таблетки ты жизнь мне перечеркнул… – бескозырка анархиста слезла ему на лоб так, что слово «Дразняка» перекрыло ему глаза.

Пели анархисты, избивавшие комиссара, в порыве собственного песенного угара пританцовывая на его конечностях.

Анархист в бескозырке приподнял Даню и впечатался в него головой так, что, расправив крылья своей вздыбленной шинели, красноармеец улетел в расставленные за ним ящики патронов.

***

Даниил уже второй день находился в плену у анархистов. Раскрашенный лозунгами и черепами, завешанный чёрными флагами и ощетиненный пулемётами эшелон буравил кубанские степи, унося Даниила всё дальше и дальше от его родной дивизии, взятой врасплох анархистами во время перехода железной дороги.

Волосатый машинист, покуривая сигару, высунувшись из окна рубки, приветливо махал скачущим с правого борта лошадям, развеивая сигарный пепел над всем эшелоном.

Исхудалые в долгих боях с чёрной, белой и зелёной угрозой молодой советской республике, руки Даниила сдавливали перевязанные морскими узлами канаты.

«Я его в Кронштадте ещё взял с корабля приписанного, думал, на что его сподобить, а тут тушка красная, и ведь как под тебя подрезал в бурных балтийских водах», – нашёптывал Даниилу матросик в чёрном как смоль бушлате и с козлиной бородкой, щекочущей ухо.

Лицо красила не уносящаяся с испытаниями и лишениями юность, а синяки после коллективного избиения в надежде сбросить со связанного красноармейца спесь. Анархисты, как бы ни боролись за полную свободу, неповиновения своих пленных не жалуют.

«Война. А на войне все взятки гладки. Вот выбьем красных из деревень, так и руки вязать больше никто не будет. Не то что денег брать с людей не будут, зерно будет под коллективной защитой. Ты боец. С рвением воюешь за учение своего старичка в жилетке, но ты в толк не берёшь идеи народа, против которой дед и идёт. Я в партии состоял с Лондонского съезда и разочаровался с Октября во всём, за что кровь лил свою, за что людей бил и калечил. И тебя бить мы не собирались…» – прохаживался в первый день интеллигентного вида старичок в треснувшем пенсне и, побрякивая по деревянной кобуре своего маузера, с каждым произнесённым предложением глядел Даниилу прямо в глаза.

Вагон третьего класса, превращённый в летучий цыганский рынок, на каждый метр пути бренчал натащенными патронами, фарфором и прочими безделицами, что в обществе анархистов уже и ценности не представляли. Тельняшки, папахи, чёрные бушлаты, рваные галифе и прочие тряпки всех возможных цветов валялись, висели или катались по вагону в окружении полуголых людей, занимающихся своими нехитрыми делами.

Даниил с поникшей головой стоял на коленях, пялясь в размазанный узор ковра, чьи завитушки окутывали время, ускоряя его, предвещая скорую развязку.

У забитого досками окна вагона, через которое пробегали блакитно-жёлтые пейзажи, возились два анархиста с патефоном. Оба в солдатских косоворотках, в перекрещённых пулемётных лентах, что в вагоне было писком моды. Один, в красных лакированных сапогах, о которые билась сабля с оборванной георгиевской лентой, стоял и подгонял своего товарища, цокая подкованной пяткой.

– Сейчас Водник зайдёт и тебя на этот патефон намотает, дурья ты башка.

– Зато от меня хотя бы музыка нормальная будет исходить.

– Тебе чем не угодила Пугачёва? Вроде, говорят, предок самого Пугачёва.

– Так и не нравится она. Народные мотивы да, а тут театр. Я и в театре не был никогда. Да и потом, я что, знал, что труба патефона не место для выбрасывания сигарет?

– А тебе это на лбу написать надо?

Вагон как шашкой разрубило гоготом и хихиканьем. Анархисты в дороге выбирали в первую очередь удобство, поэтому и ходили, как правило, почти без одежды, за исключением немногих, что шастали по вагону с винтовками, страшась налёта на эшелон, или просто тех, кому солдатский китель уже стал второй кожей. Кто-то в вагоне рубился в карты, раздавая подзатыльники за жульничество и запивая проигрыш самогонкой, кто-то курил, да так, что вагон под потолком заволокла непроглядная дымка из сгоревших смесей трав и других известных народной медицине ингредиентов скорейшего болеутоления, а кто-то мацал за филейные части своих товарок по их собственному согласию, получая в ответ многозначительные охи и вздохи.