Павел Крисевич - Из глубины век

(Хором)

«Отставить слёзы, Даня. Враг ещё не разбит, не давай ему повода зацепиться за свои слабости, ты встанешь один в этом чёрном море беззакония и разобьёшь его, спалишь дотла. Ты ведь коммунист, Даня. Коммунисты в одиночку горы ворочат, лишь бы всем вокруг лучше было. И в конце, наградой, мы все придём к Марксу, к Энгельсу, в их светлое будущее параллельных вселенных…»

Заводила поднял руку с наганом вверх. Толпа замерла в нелепых позах, в которых остановила свой пляс. Все глубоко дышали, откашливались и смотрели на сидящих друг напротив друга красноармейцев.

Главный анархист, гарцуя сапогами, стал выстукивать анархистскую версию «яблочка», вышибая прибитыми к подошве гвоздями искры.

Анархисты вокруг начали прихлопывать в темп танца.

Анархист расправил руки в стороны и стал приплясывать по направлению к Коляеву. Глаза комиссара ещё пристальнее уставились на Даниила, будто стараясь уловить последние черты своего товарища, чтобы хоть что-то на той стороне связывало его с миром живых, за свободу которого он перенёс столько лишений и сейчас погибнет.

Лицо анархиста же блистало, по мрамору вперемешку с позолотой его зубов бегали ехидные зайчики керосиновой лампы под потолком. Извивались щупальца его пальцев, накручивая наган круг за кругом.

«Ты знаешь что делать, Даня. Свет идей коммунизма в твоём сердце горел с первого дня, свободы без тебя не добыть, если вернёшься – едь в Москву, найди Владимира Ильича. Это он меня послал, чтобы я нашёл в этом прогрессом забытом месте ключ к освобождению рабочих. Додекаэдр справедливости, то, что сокрыто в чернозёме нашей родины, спрятано испугавшимися его силы первыми капиталистами, проникшими в Россию, должно заменить серп и молот, должно освободить рабочих от любого проявления угнетения, найди Ленина, скажи ему…» – Коляев закрыл глаза.

Анархист подвёл наган к затылку комиссара. Свою левую руку он поднял вверх, пародируя римский салют.

– НЕ ТРОЖЬ КОМИССАРА ГРЯЗНОЙ ЛАПОЙ!

– РАЗ-ДВА-ТРИ, РАЗ-ДВА-ТРИ!

– Стреляй!

Анархисты вокруг стали потихоньку приплясывать, оживая из своих нелепых статуй. Нахальный голубой глаз стрельнул по Даниилу сквозь белые кудри, свисающие щупальцами из-под чёрной бескозырки.

«Скажи ему пароль: „А где у вас здесь кипяточек?“. Он всё поймёт».

Раздался выстрел.

Пуля пробила затылок Коляева, разрывая плотно выстроенную систему ценностей в мозгах комиссара, вышла через его глаз, отлетев неизвестно куда и стукнувшись о дощатый пол. Непоколебимая фигура Коляева осунулась, ровный горизонт плеч завалился, тело обмякло, ответственность, что поддерживала его внутренний стержень, рассыпалась в прах, смешавшись с его кровью и кусками черепа, комиссар повалился на пол. Из дыры в глазу заструилась кровь, кровь рабочего и подпольщика, разливающаяся в свой посмертный некролог на полу.

Даниил затрясся, глаза его бегали по лежащему у его колен трупу, что сдувался с каждой секундой, как дешёвый воздушный шарик. Труп наставника и командира, не раз спасавшего жизнь его и его товарищей в непрекращающихся боях с цветными волнами врагов.

Вот они входят в окутанное дымкой село, что, по данным разведчиков, было занято белыми. Тишина ночи, только ветер качает украшенные яблоками деревья в раскинувшихся садах у хаток. Юные комсомольцы под руководством прославившегося в Петрограде комиссара Коляева, о котором только и говорили на фронте, что добродушен и примером своим может из любых болот вытащить бойцов в атаку. Коляеву поставили задачу небольшим отрядом в авангарде наступления занять деревню на одном из ответвлений тракта, а как сигнал о выполнении задачи приказали зажечь в поле стог сена.

Идут красноармейцы в ночи, звенят набитыми патронами подсумками и пожитками в вещмешках. Близорукий бы сказал, что в поле корова забежала и бродит теперь без цели под звёздным небом. Белые же ещё утром собрали все свои вещи, коней снарядили, из рук сельского попа икону вырвали и с собой в степи увезли. Даниил перемахнул через добротно скованный зажиточный заборчик и пошёл к хате. За цветными узорами ставней в полном бардаке после прощальной попойки с белыми спала старушка, охая и во сне хватаясь за печень. Её сон не может потревожить переполох, война, на доказанной чисто русской гостеприимности она теперь усталая спит. Даниил отошёл от окна и, перехватив гладкое ложе своей винтовки, пошёл к другой хате.

– Пресвятая богородица-мать! – после отрезвляющего щелчка раздался крик одного из товарищей Даниила, Димы.

Дима стоял посреди центральной улицы, разделяющей село на два берега, и вдавливал что есть силы стальной лист в песок, боясь хоть как-то ослабить свою правую ногу.

– Дмитрий! Дмитрий, тихо! Никому не подходить. – Коляев очертил вокруг Димы невидимый белый круг. – А ты, Дмитрий, нос не опускай, ногу не расслабляй. – Коляев приподнял в воздух свой маузер и стал пытаться разглядеть лист металла под Димой.

– Дмитрий, только не бойся. Сейчас мы истинно коммунистической магией превратим вашу смертную плоть в кирпич. Господа ассистенты, подайте кирпич.

Из сарая притащили увесистый красный кирпич. Коляев по случаю такого подарка засунул свой маузер в деревянную кобуру на ремне и схватил кирпич двумя руками.

По невидимому маршруту комиссар стал переходить дорогу, приближаясь к Диме. Дима, наблюдая, как к нему подходит его комиссар с таким неожиданным инструментом освобождения, заколыхался на лёгком ветерку.

– Ну, Дмитрий. Я же говорю, не двигайтесь, пыли и так достаточно подняли за сегодня.

Оказавшись в шаге от него, со всей силы толкнул Диму освободившейся рукой в грудь так, что бедный красноармеец подлетел, вздымая носками кирзовых сапог облако пыли и с приглушённым грохотом всем своим весом упав на вещи в вещмешке. Как сошла пыль, на месте Димы лежал кирпич, а Коляев отряхивал ладоши, скрипя своим кожаным плащом.

– Узрите же, товарищи комсомольцы, эксперимент молодой советской науки по превращению человека в кирпич можно считать успешным. Именно из таких кирпичей и кирпичиков, а может даже, и из кирпичек, мы восстановим нашу страну после гражданской войны. – Коляев засмеялся. – А если опустить партийную линию, то это, товарищи, мина, – он указал на железку пальцем.

– Мина! В такой глуши и мина, – загалдел отряд. – Никто из нас мину в глаза не видел до этого, ладно городские, в книжках читали, а местные и думать о таком не могли. Если и мина, то коровья. Подорвался бы кто, чай поминай как звали. Доблестные белые офицеры не поскупились и оставили хоть что-то после себя этой спящей деревеньке. Ну гады! Чем бы дитя ни тешилось!