Наталья Родная - Больно

– Нет, просто лучше, чем на работе.

– Обижаете, Николай Павлович! Мы на вас так надеемся, так ждём, а вам здесь оказывается не очень. На выставку оборудования в Киев съездить нужно, только на вас рассчитываем.

– Съезжу, конечно, отметиться.

– Надо бы в детали вникнуть, что на чём проводить можно.

– Мы только в прошлом году отличное оборудование для малоинвазивных операций закупили, операции проходят на нём отлично.

– Тогда считайте это моей личной просьбой.

– Даже так?

– Хочу открыть кабинет, вас работать пригласить.

– Спасибо, не ожидал. Когда выставка?

– В ноябре, в десятых числах…

– Время есть, позже обсудим ещё раз. Вы моих сами выписали?

– «Министерскому» поручил, что у ваших-то изменится? Он домой их поотпускал, за выпиской сказал к вам обращаться. У него, видите ли, не вся информация на руках, нет доступа к историям болезни.

– Понятно. Как он здесь?

– Сам по себе – не со всеми он, надо понимать, не со всеми.

– Николай Павлович, поговорить с вами можно? – окликнули его у входа в кабинет.

– Да, Михаил, проходите.

– Я не мог нормально работать с пациентами, потому что у меня не было возможности изучить истории, вникнуть в суть назначений, увидеть целесообразность операций!

– Хорошо говорите, как с трибуны, – удобно располагаясь в кресле, отметил Николай Павлович.

– К чему это? Мы с вами в больнице разговариваем.

– Не обижайтесь, когда видишь вас, подобное непременно приходит на ум.

– Я пришёл спросить о другом.

– О чём же?

– Предполагалось, что я выпишу пациенток после ваших операций. В некоторых случаях они были им, мягко говоря, не нужны. Хочется понять…

– У вас замечательный настрой! Как ответственный за ваше здесь пребывание и обучение, Анатолий Алексеевич будет знакомить вас с необходимой вам документацией. Здесь достаточно пациентов, достаточно специалистов любого профиля, любой научной степени, люди обращаются, им оказывают помощь, их наблюдают, направляют к другим специалистам, в другие клиники. Мы не зациклены на себе и своих возможностях – на базе нашей больницы можно получить…

– Простите, но эта скороговорка лишена практического смысла! Я не услышал, что здесь кто-то намерен людей лечить! – хлопнула дверь, торопливые шаги прочь от кабинета взяли на себя выражение недовольства и сопротивления.

Николай Павлович выдохнул и повернулся к открытому окну: начиналась осень, остывающий воздух не плавился от жары, пейзаж за окном был несравним с итальянским.

Рабочие в перепачканных жилетах вколачивали в асфальт рельсы, поодаль кипела бочка со смолой, источая режуще-горький дух. Из люка вылетела громкая доходчивая фраза одного из работников, мол, ему нужен ключ, но коллеги, сбившиеся вокруг покорёженной железяки, никак не отреагировали на просьбу. Несколько трамваев остановились друг за другом, единичные пассажиры рассеянно смотрели в окна. Пылинки веселились в лучах солнца, вырываясь из-под стёршейся на полу резины и кружась у открытых дверей. Вдруг один вагон резко тронулся, подпрыгнул на невидимом препятствии и тут же спустился с него, издав характерный скрипучий звук. Трамвай уехал, Николай Павлович стоял, всматриваясь в покорёженное полотно асфальта и выискивая взглядом источник знакомого скрежета. Ему вспомнилось, как чуть уклоняясь вправо, сужалась аллея деревьев на Пушкинской, в ней красиво разворачивался трамвай, а он, оставив мамину руку, недолго бежал за ним навстречу красоте осенней улицы, её запахам и звукам.

Мама любила выходить из дома настолько заранее, что в пункте назначения с ней можно было оказаться на час раньше. Ушедшие трамваи никогда не огорчали её, напротив, она радовалась возможности пройтись по любимым улочкам. Её фантазия в прокладывании маршрутов от дома ко Дворцу пионеров была неистощимой. Так сложились «весенние» – с минимальным количеством луж, «зимние» – по самой короткой дороге, «осенние» – самые разнообразные и любимые. Мама всегда смотрела вверх, она высматривала на домах статуи, гербы, колонны, наслаждаясь их растворяющейся во времени красотой.

Однажды в предвкушении осенней прогулки он забыл дома самостоятельно рассчитанную и тщательно собранную модель самолёта, которую очень хотел показать на кружке. Вспомнили о ней только свернув на Сумскую и увидев здание, в которое направлялись. Он остановился в нерешительности, на глаза навернулись слёзы, мама наклонилась к нему:

– Коленька, самолётик – не главное, ты сам знаешь, что сделал хорошо, покажешь в следующий раз.

– А что главное? – поднял он на маму краснеющие глаза.

– Главное, чтобы от твоих моделей была польза людям.

– Как от папиных? – спросил он, чтобы не начать плакать.

– Как от папиных, – мама гладила его по голове, а он вертел ею, не выдавая, что успокаивается от прикосновений.

В душной комнате луна подсвечивала силуэты цветов на подоконнике. Оля тихо присела на край кровати, предугадывая ощущение жажды, провела рукой по горлу, сглотнула. Прошла минута, другая, но пить не захотелось.

Она обернулась на спящего Борю и увидела, как во сне вращались под веками его зрачки, рот искривился, пальцы сжали край простыни – миг и он спокойно уснул.

«Волнуется, конечно, переживает», – подумала она, осторожно вставая с кровати. Бесцельный круг по комнате и коридору, не хочется ни есть, ни пить – боязно без самых простых желаний.

Антуриум на подоконнике кухни свесил подсыхающие листья и мелкие цветы, возле поддона скрутилась страница блокнота, на которой она отмечала даты полива, внесения удобрений, начала и окончания цветения. Бумага зашуршала, покалывая острыми краями ладонь – это несовместимо с её теперешним ощущением жизни.

Она села за стол, дискусы бились своими большими головами о передний край аквариума, вмонтированного в стену – сегодня в нём опять не включалось оборудование, и они остались голодными. Часть воды испарилась, по стенкам прошла белая полоса, от ящичка с аквариумными принадлежностями отвалилась ручка.

Мысли о завтрашнем мытье посуды, глажке рубашек и походах в магазин выстраивались цепочкой безрадостных дел, как будто от неё, обессилевшей, кто-то внутри строго требовал ежедневного соответствия жизни и выполнения всех этих действий.

Сон, давно не приносивший облегчения, успокоил бы её сейчас. Лучше избегать взгляда на часы, чтобы не знать, как давно не спится и сколько ещё осталось до утра следующего мучительного дня.

– Боря, поговори со мной, – надеясь вызвать жалость к себе, попросила она.

– Оля, ты завтра дома, а мне на работу идти, ты спи, спи.

– Помнишь, ты нырял под одеяло и сразу обнимал меня, крепко прижимая мою спину к своему животу, наши согнутые колени складывались домиком. Ты смешно дышал мне в ушко, щекотал и спрашивал: «Как был твой день?». Мои рассказы забавляли тебя – ты не мог поверить, как можно с удовольствием нагладить рубашки на всю рабочую неделю или сварить борщ по двадцатому рецепту. Ты говорил, что мои счастливые глаза убеждают тебя в реальности этого удовольствия, и что, не видя их, ты никогда бы в подобное не поверил.