Наталья Родная - Больно

– Ключевое слово в предложении «почти», – она быстро вышла из-за стола.

– Кать, чего ты? – догнал он её на середине столовой.

– Я книгу штудировала, старалась, а ты ни слова похвалы…

– Ты так на маму похожа.

Катя встревоженно смотрела в его глаза.

– Давно у тебя эта мысль?

– Всегда.

Она смутилась, не зная, что ответить.

– Спасибо, ужин был замечательный, – наклонился он и поцеловал её руку.

– Какой жест! – обрадовалась она возможности оживить атмосферу.

– Я пойду у себя посижу.

Николай Павлович вошёл в кабинет. Ровные ряды книг вдоль бежевых стен бежали к самой дальней, но их удерживал на месте свет, тонко сочившийся из окон и рассыпавший по ним свои блики. Он любил протянуть руку к фолианту, согретому лучом, и замереть, впитывая атмосферу комнаты.

«Поэзия? Путешествия? История? Искусство? Автобиографии? Это Катенькин раздел», – усмехнулся он про себя, усаживаясь за стол.

Быстро уловив суть разложенных перед ним бумаг, он смял их, они летели в корзину, цепляясь за его взгляд изгибами слов. «Не сейчас», – мысленно отвечая им, он откинулся на спинку кресла.

Звук льющейся из крана воды, запах дерева от новой оконной рамы, солнечные лучи, приятно согревающие щеку, он бежит с новым самолётиком по огромной комнате из одной полосы тёплого света в другую. Мама в кухне моет посуду, расстояние между ними кажется ему огромным.

– Мама, ты скоро? Ты уже идёшь?

– Коленька, я рядом – не кричи так.

Но от детского восторга и кипящей внутри энергии он кричит ещё громче. Мама подбегает к нему, спеша прекратить шум.

– Коля, Коленька, – шепчет она, чтобы настроить его на тон ниже.

– Мама, мама, – шепчет он, проводя ладошкой по чёрным пышным локонам.

– Какой ты у меня молодец, не шумишь, чтобы не отвлекать папу от работы.

– Да! Я – молодец! – выкрикивает он во весь голос.

– Тише-тише-тише, Коленька, – голос звучит огорчённо и взволнованно, он чувствует терзание внутри неё.

Не понимая, почему мама расстраивается при повторении ею сказанных слов, он обнимает её за плечи, ощущает биение сердца и спрашивает:

– Почему оно бьётся?

– Потому что любит тебя.

Он приникает к маминой шее и вслушивается в шумящий загадкой ритм.

Из кабинета, восседая на велосипеде, появляется папа и несколько раз объезжает стоящий посреди комнаты стол. Мама быстрыми поглаживаниями по спинке сигнализирует, что нужно отвлечься и уделить время папе, с досадой он поднимает голову и обращает к нему совсем не радостное лицо.

– О! А чего это вы в печали?

– Мы не в печали, – отвечает мама, поднимается и пересаживается в кресло, – слушаем, как сердце бьётся.

– Опять?

– Опять, – говорит он папе, усаживаясь на мамины коленки.

– Не надоело вам?

Вместо ответа он прижимает голову к маминой груди и пытается услышать знакомые звуки.

– И сейчас любит?

– Любит, конечно, любит.

– А почему не бьётся, а?

Всех в семье очаровывало его «а?» – он вкладывал в него столько искреннего волнения, что оно трогало сердце. После минуты умиления его старались развеселить и отвлечь, обеспокоенные тем, что ребёнок выплеснул меру чувства, посильную хорошему актёру.

Не обращая внимания на шум в комнате и папу, который беспризорно вращается вокруг стола, он снова прикладывает ушко к маминому сердцу и, замирая от волнения, тихо-тихо дрожащим голосочком переспрашивает:

– …а?

На мамины глаза наворачиваются слёзы, она сжимает ручки кресла, её сердце начинает биться громко-громко. Он довольный слушает усиленный стук, потом поднимается, чтобы видеть маму и, словно доказывая ей, быстро говорит: «Любит, любит, любит, любит!»

Мама закидывает голову назад, чтобы по лицу не растекались слёзы, переполненный восторгом он становится на её колени, чтобы заглянуть в красивое взволнованное лицо.

– Мама, мама… – начинает говорить он.

Но фраза обрывается папиным:

– Ой, ну хватит уже!

Мама поднимает голову в поиске источника звука, он поворачивается и с недоумением смотрит на папины седые волосы, скомкавшиеся на лбу.

– Откуда ты приехал?

Папа почему-то всегда смеётся в ответ на этот вопрос. Его громкий тяжёлый смех неприятен в атмосфере искренности.

Он снова льнёт к маме, чтобы спрятаться от чужеродных звуков, но она разворачивает его и шепчет, щекоча спинку: «Папе нужно уделить внимание».

– Папа, ты из другого мультика! – выкрикивает он.

– Из какого другого? – облокачивая велосипед о стену, со смешком переспрашивает папа и направляется к ним.

Он старается, но не может вспомнить свой самый нелюбимый мультик.

– Из другого!

– Не из вашего с мамой! – подсказывает папа, присаживаясь рядом с ними. – Ну, это ясно, я другим занят.

Он дотрагивается до папиных взмокших волос, заглядывает в глаза и спрашивает:

– Бибретаешь?

– Изобретаешь, – поправляет папа, сдерживая смех, и переносит его к себе на руки. Не желая усаживаться, он машет ручками и ножками, папа быстро собирает их в свои большие ладони, встаёт и начинает кружить его, приговаривая:

– Ты – самолёт, ты – моё изобретение!

– Биб-биб-биб-ре-тенье, – пытается выговорить он в полёте. Когда голос затихает, папа усаживает его к себе на колени, поправляет прилипшие ко лбу волосы и спрашивает: «Теперь ты из моего мультика?»

– Да, – отвечает он уставшим голосом.

Папа прикладывает своё ухо к его груди и в такт ударам сердца повторяет: «Раз любит, два любит, три любит, считай дальше!»

– Четырле любит, пять любит, сешть любит, – считает он, хватая ртом воздух.

Отец ставит его на пол, ожидая, пока он отдышится, и говорит: «Ну вот, ты и папу любишь, оказывается».

Переводя взгляд на маму, он сравнивает внутри себя чувства.

– Люблю, – тихо произносит он, разворачивается и бежит к ней.

– Ой, маменькины мы, маменькины…

Голос большими кругами витает по комнате, поднимаясь к потолку и раскачивая люстру, которая дополняет каждый слог хрустальным звоном. Он поднимает взгляд на светильник, от которого исходит не только дребезжание, но и расходятся разноцветные круги. Смутно-смутно различим голос, летящий к нему издалека, ощутимо человеческое присутствие. Он изо всех сил пытается расслышать слова, но вокруг тихо, щемяще-тихо. Вдруг из тишины вылетает медленный удар – ра-аз!, за ним второй – два-а!, а дальше очередью – три, четыре, пять… Тёплые ладони касаются его щёк, из груди, разрываемой ударами, вырывается крик:

– Коля! Коленька!

Дрожащей рукой она водила по лацканам пиджака, потом, зацепив пальцем пустую петельку, попеняла ему:

– Борис, мужчина поднимается и застёгивает пиджак вне зависимости от настроения, в котором пребывает.

– К чему это сейчас? И так тошно.