Анна Гайкалова - Марфа

Это ли его перевернуло, побои ли надолго запомнил, а вот не пил он больше. Первые-то годы вообще в рот не брал, а возмужал, так в праздник позволял рюмочку. Да и то чтоб не отличаться.

– А вы-то поднимались потом?

– «Вы-то». Мирно все потом шло, а к чему себя попусту к небу цеплять? Хоть и не от меня это все, а теперь-то я так думаю. Час настанет, так и подымусь, куда денусь. Жила, привыкла, не удивлялась, да и вообще ни разу не помню, чтоб другого желала, чем то, что пришло. Старший-то мой с тех пор мне во всем помогал. Так вот прожили мы жизнь.

– А теперь они где?

– Да кто где. Приедут вот, раз так. Да лучше б не ехали.

– А муж?

– Помер. Какое мне потом было небо. Ты вон там, на столе, траву возьми, насыпь по углам, как придешь.

Притолока низкая, взялась рукой – порог переступить. Окликает.

– Ты, если что, не тушуйся. Подняться не секрет, стоять работа. И навестила ты меня не ради клеща. А клещ отгниет.

Дорога обратная в растекшемся мареве, день раскрывается обещаниями. Иду, словно подарок несу. Рада, что руки пусты, в кармане пучок травы. Разве что не припомню, когда о клеще рассказывала. Порой язык так и бредет впереди памяти.

Маленький город неподалеку празднует свой день. Вот где Россия спешит показать свою удаль! Мы с гостями, нас снова много, и все молодежь. Не пойти ли на праздник?

А там гармонь не гармонь, сарафаны один другого краше. Ладно молодые, даже мы плясать, даром что возраст.

Вдруг ливень. Что за невозможное лето! Град летит отвесно, молотит, подскакивает, а в небе солнце, значит, можно под дерево, раз не гроза.

Жмется к животу теплом своим чей-то ребенок, так, что живот горит. Встаю покрепче, сутулюсь, как крышей закрываю спиной. Пять минут ливня, а мы насквозь, и снова музыка, песни, пляски. Вон там по луже топчет ногой, выдает «камаринского» мужик.

– Тебя зовут-то как?

Смотрит на меня снизу, улыбается. Называет мое имя.

Вот, думаю, прижмешь дитя пришлое, животу и тепло.

Девочка отстает, поднимает голову, глаза синего синей.

– Спасибо, я из-за вас не вымокла!

И по мокрой траве к отцу. Бежит, а брызги и комья земли из-под ног на голову.

– Почему тут так хорошо, так по-родному? А в больших городах хоть и пляшут, а все не так.

– Потому что тут нет никого случайного. Или жители местные, или как мы, знают, куда приехали.

Вот оно, лицо российской глубинки. Смотри и радуйся.

Наши насквозь мокрые дети хотят кататься на лошадях. Вынимают сухие кофты из сумок, вытирают ими не себя – лошадиные седла. У всех лица – как это солнце в грозу, а один отжимает воду из майки. Снял и крутит, а мышцы на спине играют. Смеется.

Тут у царских палат выбирай себе костюмы богатые. Сколько хочешь ходи, красуйся. И снова мы все вместе, и царь-то у нас, и царица, и царевен молодых выводок. Смотрю, красота. Все мои. Наши.

Держава.

Дома белой картошки полный горшок. С маслом картошка, рассыпчатая. Укропом посыпана, а вот и зелень разная. Шашлыка навезли – тут и утка, и индейка, и свинина постная. Мне бы лучше не есть, любоваться достаточно.

– Ты поешь, поешь. А то радость не полная.

Едим, пьем вино на улице. Приходим в дом, вдруг раз – гаснет свет. Зажигаем свечи. Поем песни русские далеко за полночь.

Открываю дверь в сени, а там чужой. Рыжий, крупный, кряжистый. А наш-то не знает других котов, как бы не вышло драки.

– Кыш, – гоню, машу тряпкой.

А он ни с места. Голову набок: «Мяу!».

Зову своих. Гоните залетного от греха, наш мирный, домашний, по породе доверчивый, а этот вон – с одной стороны вместо одного уха – два в лоскутах, он и нашего располосует.

Шикнули, кот развернулся, и впрямь большой. Удрал на чердак.

Беспокоюсь, что будет.

– Ничего, слезет.

На следующий день с утра орет кот сверху благим матом. Говорю, что ж вы чердак закрыли, так он там и сидит.

Пораскрывали все двери, вроде прогнали рыжего. Как уходил, не видал никто, но больше с чердака ни звука.

Через неделю хожу по участку за своим котом. Он лягушек гоняет, и вот одна кричит надсадно.

– Какой он у вас, до чего хорош! Да и вы за ним ходите, все видят. А вон у дальних соседей кот пропал рыжий. Они уж плакали, плакали. Но так не пасли, вот он и убежал.

– К нам приходил на той неделе, еле прогнали, – говорю, а сама в тревоге. Точно ли ушел с нашего чердака кот?

Иду домой, своего несу, к себе прижимаю. Мужу говорю:

– Полезай на чердак, вдруг он там? А по нему плачут.

Полез, проверил. Насыпал песка на все столы с чердака сквозь щели, пока по потолку топал.

– Нет там его, пусто.

Ну, нет так нет. Но нет и покоя. Домашний, значит, был кот, а я… Наваляла, матушка, себе говорю. Нехорошо сделала.

Смотрю через реку. Может, покажется Старец, даст знак. Но нет, опять плывет марево.

Тут как раз выпал день стрекоз. Парами летают, сомкнуто. Ни отдыха им, ни развернуться.

– Это они что делают?

– Мучаются, – глажу внука по голове.

– А мама сказала, они так любовью занимаются.

– Вот и я про то.

Загудел магазин, из домов потекли люди. В магазине новшество – первым делом на траву раскладушку поставили. А уж на нее товар.

– Раскладушка! Чего только ни придумают!

Кручу головой, смотрю, где та, что рассказывала о коте. Нашла и спрашиваю: у кого пропал рыжий кот? Тут вся очередь в возмущении, рыжий этот ко всем ходит, гнать его – не выгнать. Сегодня опять кричать пришлось, только тогда ушел в елки.

– А пропал какой?

– А пропал белый с темным пятном на спине. Он уж месяц не ел, умирать ушел, видно.

Иду домой и первым делом к мужу. Он по двору ходит, темнеет лицом. На крышу поглядывает.

– Рыжий кот жив, всю деревню замучил! – сообщаю радостно. – А пропал другой, старый, белого цвета.

Смотрит на меня и улыбается.

– Не взяли греха на душу.

Смотрю на другой берег, Старец там. Или привиделось.

А вот еще городок – не жизнь, а сказка. Палаты купеческие, тут станки для льна, тут гончарный круг – иди, учись, а вон там валяют валенки. Дома с резными ставнями, через дом – музей. Здесь говорят о резьбе по дереву, тут о ремеслах иных, а вот вдруг – о мышах, каких только свет не видывал.

Заходишь в усадьбу – там царский трон. А на троне мышь в рост человеческий. Выходит девка дворовая:

– Добро пожаловать в сырную комнату!

Праздник гостям – дорога сюда, радость гостям – тут пребывание.

А на пристани торговые ряды от товаров ломятся. И ягоды лесные, и грибы, и рыба копченая.

Дождь лил, но вот солнце луч бросило на столы, засветила рыба золотом.

– Это что?

– Это сом-налим. А вот терпуг, не пожалеете. Судака, чур, не пропускать, он тут басенный! А угря, угря не желаете? Стерлядочку!

Идем под дождем, что ни дом – усадьба, нет зонтов, мокнем как есть, а все улыбаемся.

Приезжаем домой, накрываем стол. Рыба так просто светится. Начинаем есть, и слезы в глазах: ничего вкуснее не пробовали!