Екатерина Бобровенко - Ода цепным псам

«Последний раз… Последний. А больше у меня и нет…»

Гриша улыбнулся, ощущая стянутость и жжение в потрескавшейся нижней губе. Но внутреннее жжение и на этот раз победило, отстояв мерзкое право двойника-уродца быть отравленным и раскрепощенным.

– Раскумаримся, братаны? – дружелюбно спросил он. И показал парню ладонь, которой сжимал прозрачный пакетик серого вещества.

Мое детство пришлось на конец девяностых и не было радужным, хотя особенно плохим я его тоже не считал. Жили, как все, не выделялись.

Мама с утра до ночи пропадала на работе : посудомойка в детском саду, продавец в рыночной палатке. Благодаря торговле иногда появлялась возможность ухватить что-то из-под полы, для своих, и у меня было больше, чем у сверстников, хотя в глобальном понимании мы по-прежнему не имели ровным счетом ничего.

Если по крупным городам перестройка прошлась железной рукой, и те содрогнулись, то провинциальным захолустьям хватило бы даже ветра от той руки, не то что заметного толчка. Это было время, когда правила диктовало не общество, а стихийно сбившиеся внутри него группы, а понятий «нельзя» или «незаконно» иногда вовсе не существовало.

Все желали, чтобы поскорее наступило светлое будущее, но так и не объяснили, как оно должно выглядеть…

Я рос без отца, но воспитанием моим все равно занимались двое : улица и мать. Вторая – когда успевала.

Близких друзей у меня не водилось. В школе общался с двумя ребятами, с ними же и тусил во дворах или на заброшенной стройке. Компьютеры имелись у нескольких человек на районе, но мы находили более «традиционные» способы развлечений. В пятом классе знакомые за гаражами научили нас «пыжить» и «жопить».

Первое – это когда вдыхаешь пары клея, налитого в пакет, и смотришь «мультики» – часто очень яркие и захватывающие, хотя и непонятные. «Жопить» – значит, до крови растирать репейником кожу, а затем смазывать ранку клеем, чтобы поймать кайф.

Мы занимались этим, сидя в кустах за разбитым городским стадионом, нервно хихикали, повторяли услышанные от старших похабные анекдоты, смысл которых понимали с трудом, и чувствовали себя хозяевами жизни.

Я должен был услышать тревожные звоночки уже тогда, но в пятом классе не задумываешься, куда могут привести игры с удовольствием…

…Они тоже собирались на стадионе – парни из строительного техникума неподалеку. Точнее, только они и общались там открыто: оккупировали длинные, расшатанные «трибуны» с облезшей краской, громко ржали, обсуждали непонятные вещи и неизвестные музыкальные группы. Гриша с приятелями обычно наблюдали за ними из-за забора. Слушали нескончаемое веселье, представляли себя его участниками, равным с недосягаемой и оттого привлекательной компанией. Поведение старших было загадкой.

Однажды Гриша проиграл в споре и подошел спросить, что именно их так веселит.

– Тоже хочешь попробовать? – серьезно спросил один из «технарей» – темноволосый, смуглый, в трениках и клетчатой рубашке навыпуск. Он не выглядел крутым и, видимо, даже не пытался, но в компании вел себя уверенно и оттого внушал особый авторитет. Гриша сразу понял: именно от его решения зависит, как повернется общение дальше.

Другой – рыжий, курчавый тип – довольно усмехнулся, странно посмотрел на приятеля и произнес, пожевывая губу:

– Фаловать собрался, Ромыч? Думаешь, папка тебе за малолетку спасибо скажет?

– Если сейчас не скажет, то потом – обязательно, – ответил тот, которого рыжий обозвал Ромычем, и запустил пальцы в волосы на затылке. Да так и остался сидеть, чуть запрокинувшись. Смотрел на Гришу, и глаза у него были необычные – темные, похожие на две влажные маслины. Грише понравился его взгляд: непривычно открытый, бесхитростный, из самой души. – Пацан шустрый, и видно, с мозгами в башке. К тому же он сам просит. Насыпь ему от меня конфет, братиш.

– А ты не боишься? – неожиданно повернулся рыжий.

Гришка не боялся. Да и как – трухнуть перед старшими ребятами, тем более если сам напросился? Он отрицательно затряс головой. Рома засмеялся, показывая ровные белые зубы. Все в нем было яркое, запоминающееся, но не вызывающее, а такое естественное, что эту покровительственную силу безоговорочно принимали остальные.

Рыжий покопался в карманах толстовки, вынул невзрачный шелестящий пакетик, пристроил на колене осколок стекла, подобранный возле трибуны. Высыпал мелкий порошок тонкой линией.

Гриша следил за ним с любопытством и недоумением. Ромыч же сказал «дать конфет». Он непонимающе поднял глаза. Рома не улыбался, но смотрел выжидающе и внимательно. Подбадривающе кивнул, протянул Грише зеленую купюру – дань моде, таскать в кошельке один-два доллара «на удачу». Доллар оказался скручен в тонкую трубочку. Рома объяснил:

– Вставляешь в нос, неглубоко, зажимаешь вторую ноздрю и сильно вдыхаешь. Только вдохнуть надо резко, иначе никакого эффекта.

– А это не вредно?

Легкая игла сомнения кольнула Гришу.

– Это? – рыжий пацан засмеялся. – Полезно! Давай быстрее, не тупи! Бери, пока предлагают!

Под пристальными взглядами Гриша наклонился к мутному стеклу и увидел в нем собственное бледное отражение. Потом взгляд сфокусировался на «дорожке». Гриша судорожно вдохнул и… не почувствовал ничего особенного.

– Ну? – нетерпеливо спросил кто-то из компании. Гриша не видел кто.

В носу покалывало, как если бы он залпом выпил стакан газировки. В теле звенела непривычная легкость – не возбуждение, а четкая и непоколебимая уверенность, что любые проблемы можно решить одним движением руки. Гриша распрямился, провел ладонью в воздухе перед собой, но ничего, конечно же, не произошло.

А уверенность все равно осталась.

– Ему понравилось, – усмехнулся вихрастый рыжий. Черноглазый Рома спокойно кивнул, будто и не ожидал другого.

– М-мне, мне хорошо, – заикаясь, подтвердил Гриша. Внутри пенилась и требовала выхода пьянящая беспричинная радость. Неужели мир всегда был настолько многогранным и прекрасным, просто раньше он почему-то этого не замечал?

– Держи, тебе на завтра, – Рома извлек откуда-то такой же прозрачный пакетик с порошком, похожий на тот, который они опустошили несколько минут назад, и протянул Грише. – Если понравится, вечером придешь еще. Понял?

Гриша благодарно кивнул, схватил подарок, наспех сунул его в карман джинсов. Хотелось движения. Хотелось бежать, прыгать и вопить. Орать и кувыркаться.

– Не расшибись, обормот, – с особенной, даже ласковой интонацией предостерег Ромка.

Ромка. Он почему-то сразу его так прозвал. Похожего на неуклюжего, лохматого щенка алабая с шоколадными глазами.