Екатерина Бобровенко - Ода цепным псам

Выбегая со стадиона, Гриша не оглянулся. И не попрощался с ребятами, наблюдавшими сцену сквозь щели забора. Они не посмели подойти к компании, частью которой, сам того не подозревая, Гриша теперь стал…

Домой я вернулся под ночь. Мама не ругалась, лишь обеспокоенно проводила до комнаты, когда я сказал, что очень устал и не хочу ужинать. Я лгал. Ужинать мне не хотелось по другой причине.

Я ощущал себя выше этого – выше остальных людей, выше потребностей вроде поесть, выпить воды, надеть теплые ботинки, чтобы не заморозить ноги. Мне казалось, для меня внезапно открылось тайное знание о мире.

Как бы ни было сладко и хорошо, ко сну все равно клонило. Я разделся и почти сразу же завалился на кровать.

Тогда я впервые почувствовал, что значит – сон в марафоне. Я крутился и перекладывался, вставал, расправлял несуществующие складки простыни, и снова пытался заснуть. Ноги мерзли, к лицу подступал жар, липкие струйки пота стекали по шее и делали влажной подушку.

Я бродил по комнате, открывал и закрывал форточку. Сердце то стучало где-то под горлом, то болезненно замирало в глубине живота. Мысли вязли в ленивой мути, а потом вновь срывались в безудержные и пустые метания. Я проверял, не постирала ли мама джинсы, оставленные на спинке стула. Или думал, что ей окажется нужна хрестоматия для второго класса, в которую я перепрятал пакет с порошком.

Заснул я с отвратительным ощущением и оставшуюся ночь видел кошмары, которые не походили ни на реальность, ни на сон, скорее, на бред.

Проснувшись субботним утром, я почувствовал потребность в чем-то диком и неестественном. Горло скоблило, тело ломило, в носу развернулась жаркая пустыня. Я услышал, как мама готовит на кухне. Желание броситься к ней, обнять, уткнуться носом в пахнущий накрахмаленный фартук, заплакать и сознаться во всем стало почти не выносимым.

Я подскочил, но замер посреди комнаты. Я понял, в чем нуждался все это время. Маленький прозрачный пакетик в учебнике детской литературы.

Еще несколько минут я тупо стоял, пялясь в стену, и колебался.

Думаю, понятно, какой путь я выбрал…

С того дня в жизни появились новые радости. А короткие моменты страха, когда в тайниках не оставалось порошка, скрашивал Ромка.

Ромка. Единственный спаситель. Он всегда знал, как поступить, всегда был спокоен. И всегда оказывался рядом.

Ждал возле школы, хотя виду не подавал – притворялся, будто просто шатался поблизости. А если Ромки вдруг не оказывалось на крыльце, я прибегал сам, как щенок. Терся об ноги, подметал пыль хвостом, преданно заглядывал в глаза, и мы вместе шли куда-нибудь, чаще всего – на репетицию его рок-группы. Счастье, которое я испытывал при виде Ромки, тоже было почти собачьим. На остальных оно не распространялось – сразу меркло. У других не было и капли того очарования, что наполняло моего нового друга.

Ромка познакомил меня со своей компанией – парнями, собиравшимися в гаражном кооперативе за пустырем.

Когда они принимали дозу и начинали играть, то делались похожи на свою музыку – что-то дикое, безобразное, жуткое, топорщившееся острыми углами. Лица резкие, заостренные. Глаза блеклые, серые, мутные, словно в паутине. Даже их крашеные волосы, даже пирсинг и цветные шмотки – все выглядело серым и потускневшим.

Как ни странно, мне нравилось. Со временем я подсел, втянулся в их музыку, хотя инструмент в руки получал редко. Я был «мелочь». И только Ромка относился ко мне всерьез, выделял среди остальных.

Обычно мы ждали конца репетиции, шли за гаражи и заваривались там отдельно. Нам казалось интересным – специально оттягивать момент, чтобы острее и красочнее ощутить металлическое горло в кровеносной жиле, а общая тайна добавляла ощущениям остроты…

На героин меня подсадил тоже Ромка…

Сидя около костра, Гриша сравнивал их терпеливые марафоны с детскими походами к зубному – сначала ты тянешь до последнего, потом сдаешься, пережидаешь секундную вспышку боли, за которой приходит избавление.

Но если страдания от больного зуба вряд ли захочется повторить, то здесь тянуло сделать это снова и снова. Главное – не довести сладостное ожидание до момента, когда вены ноют уже по-настоящему. Можно было скрасить часы по-всякому.

Широко раскрыть глаза, вдохнуть воздух, дать мыслям уйти в сторону. Нет, не в сторону негатива и того, как плохо воздействует наркота на организм. Просто подумать о чем-то отвлеченном. Не выходить на улицу. По закону подлости или дьявола обязательно встретишь там тех, кто предложит переброситься вместе с ним, а вероятность, что ты и сам попросишь, слишком велика.

Сегодня хватило даже короткого пути от станции до заброшенной стройки, чтобы внутри заурчало, зашевелилось. Это проснулось персональное чудовище и потребовало огня. Под огнем оно подразумевало струйку мутноватой белесой жидкости, и хоть в лепешку расшибись, но ты должен принести пищу зверю, когда тот просит.

Гриша вспомнил все места, где прятал когда-то вес и где хранились аккуратно свернутые пустые зипки. Представил, как идет туда… нет, мгновенно оказывается рядом, готовит, медленно вводит иглу в канал, и кровь густо обволакивает ее, а мягкий поршень впрыскивает внутрь Гришин персональный рай. Становится тепло и мягко, как под бабушкиным пледом, и окружающее перестает волновать.

Сейчас зверь снова получил прикорм и тяжелым клубком свернулся в животе, отодвинув желудок. К горлу подкатывала тошнота, смешанная с жестокой радостью. Вот тебе! Получай, скотина, а ведь клялся больше не брать, на коленях перед портретом матери ползал.

Гришу скрутила тугая внутренняя пустота, отсутствие чего-то важного. Будто не досчитался почки. Лучше уйти отсюда прямо сейчас, позвонить маме, другу, без разницы кому, лишь бы обменяться парой приятных слов.

«Я соскучился, как ты там, братан, живой еще?»

Но звонить было некому, телефон молчал. Гриша не был уверен, не сменил ли Санек номер. Может, получится, что он приперся в Ховрино просто так. Гриша хотел встать, но вялая тоска свинцом налилась во всем теле, не позволяя шевельнуться. Перед глазами пролегла пелена – вроде не слезы, просто муть, какая бывает, если долго пялишься в одну точку. В центре нее подрагивал на догоревших углях последний алый лепесток костра.

– Слу-ушай, а с цыганами что у тебя там?

– Да ну их нахер… Гандоны все!

– …все еще работаешь там у них?

– …да бред! Гречку продают в оравах и дань отчисляют этому барону. Из-за того цена на грамм просто вверх! А у меня клиенты все на дно.

– Ну и сливайся! Хули ты с ними трешься?!.