Сергей Греков - Везунчик. Сборник рассказов

© Сергей Греков, 2020

ISBN 978-5-0051-7932-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Телефонный звонок был долгий, настойчивый, тревожный – словно сам же и предупреждал: не бери трубку!

Но любопытство оказалось проворнее опаски. И, как всегда, подвело. Вежливый глуховатый голос скороговоркой представился имярек-следователем «по особо тяжким», осведомился о координатах моей персоны во времени, пространстве и паспортном столе, а потом задал вопрос, от которого оборвалось все внутри:

– Вы знакомы с Трифоновым Александром Юрьевичем?

– Да, это мой старый друг, мы вместе учились в институте… А что случилось? Убили??

– Вы сами ответили на вопрос. Вам не трудно будет подъехать завтра для беседы? – голос одновременно наполнился и сочувственной мягкостью, и плохо скрытым разочарованием. Очевидно, «старый друг» никак не тянул на убийцу. Триумф оперативной прозорливости не состоялся.

Кроме того, даже я по опыту знал, что старые друзья обычно застревают в невозвратном прошлом и о твоем настоящем имеют довольно смутное представление. Они дружат как бы не совсем с тобой, – скорее с твоим призраком: молодым, симпатичным, полным сил, уже несуществующим… Тем они и хороши по жизни – возвращают в блаженную юность. Тем по жизни и плохи – помнят все твои ошибки и продолжают смотреть на тебя, как на глупого мальчишку. Для следствия, думаю, совершенно бесполезны. Если, конечно, не принимать во внимание детективчики в мягких обложках – там коварные «старые друзья» мочат всех налево и направо!

– Разумеется… – выдавил я нулевым голосом, записывая адрес: пальцы не слушались, буквы не складывались. – А как, что?.. – подробности пообещали сообщить при встрече.

Мама заглянула в комнату, спросила, что случилось и сразу переключилась на жалобы по поводу цен: «Я ее спрашиваю, а она мне и отвечает…»

– Мама, у меня приятеля убили. Мы учились вместе, да ты не помнишь, конечно…

– Ужас какой! Где? За что? – мама осторожно протиснулась в дверь и грузно опустилась в старое кресло. Надо было давно его выкинуть – все равно никого в гости не зову.

– На… на улице, напали бандиты… эти, как их, – хулиганы…

– Бедный! Вот времена теперь! И сколько ему было? – во взгляде мелькнуло что-то осмысленное, ни дать ни взять: прежняя мама, боевая строительница коммунизма…

– Как и мне, мамуль, мы же учились вместе!

– А-а… ну, да, ну, да… А мне вот семьдесят, а я все жалуюсь… Все жалуюсь… Ты там, на улице, Толенька, будь осторожен! Куда только милиция смотрит… – и опять мысленно ушла в какой-то свой мир, где звучали бравурные партийные лозунги, хлеб стоил 13 копеек, за углом маячило «счастье всего человечества» и если уж кого-то убили, то обязательно «за что-то»: у нас просто так не убивают! А если арестовали – тем более.

Что вы хотите: «альцгеймер», начальная стадия…

Наутро пришлось тащиться на перекладных в ближнее Подмосковье… Стоял необычно солнечный ноябрьский день, уже подморозило. Я трясся в автобусе – во всех прямых и переносных смыслах – и готовился к встрече со слепой Фемидой, так и не пожелавшей обратиться к академику Федорову, мир с ними обоими. Надо записать, пока не забыл: прикольная мысль!

Пытался привести головёнку в порядок, припомнить все, что могло бы оказаться полезным следствию. Многое вспоминалось, в основном – чепуха какая-то…

Бодрое комсомольское прошлое пыталось подставить плечо пришибленному буржуазному настоящему. Смерть вообще, а Шуркина особенно, настолько не вписывалась в тихое ликование бледной небесной синевы, что казалась такой же неправдой – ну, какое в вечно промозглом ноябре ликование?

Мысли разбегались, испарялись, никак не получалось сосредоточиться. Вернее, они прятались за воспоминания и делали вид, что ничего не произошло. И не имеет ко мне ни малейшего отношения.

Не произошло. Не произошло. Не имеет. Не имеет. А что если… Нет, не может быть! И вообще – не было этой последней встречи! Приснилось. Точка.

Лучше не думать. Лучше вспоминать. Чем, в конце концов, плоха картинка: едет себе в автобусе средних лет дядечка, погруженный в далекие дни, когда все было впереди, и он еще не казался ни себе, ни людям таким замшелым лузером… Тем более, что никакой я не лузер!! Я – писатель, у которого, между прочим, на Прозе.ру почти тридцать тысяч читателей!

Но кто, кто может назвать себя удачливым, пока жив? Ведь неизвестно, что будет завтра… Вот и Шурка: уж каким был везучим…

Эх, мы пускаемся на любые ухищрения, чтобы только заслониться от безносой, зарыться, забуриться, – вдруг она не заметит нас и пройдет мимо.

А картинка хоть и грустная, но не фатальная!

Шурка… Наш последний разговор по телефону: обсуждали одну книгу об Ахматовой, – и он все сокрушался, что там не стихами занимались, а «критические дни» высчитывали. Типа молодежь после таких книжек станет думать, что «Я тогда была с моим народом, там где мой народ к несчастью был» – это всего лишь о давке в метро в час пик!

А я спорил, вспоминал ее сталинохвалебные стихи. Утверждал, что пора называть вещи своими именами, и что растиражированный образ величественной трагической старухи нуждается в серьезном уточнении.

Шурка еще растеряно заметил: «Ты же вроде Ахматову когда-то любил…» Да мало ли что я любил! Вырос я уже из девичьих грез Анны Андреевны.

Его прозвали Везунчиком, когда он истинным чудом получил «отл» на экзамене, где даже от задротов-зубрил остались дымящиеся руины. Кто добродушно называл, кто не без зависти. В меру им самим отпущенным порциям удачи. Это же только в институтской столовке комплексные обеды были у всех примерно одинаковые, а в жизни счастье совсем по-другому накладывается.

Добродушных, как «социально близких», Шурка любил, завистливых – жалел. Вроде их полагалось презирать или даже ненавидеть, но на такие сильные чувства не хватало ни твердости, ни, собственно, желания: быть пламенным борцом со злом казалось занятием слишком хлопотным. Оставалась лишь жалость, бесившая завистников еще больше. Зато нормальные люди тянулись к уютному, плотненькому, улыбчивому Везунчику, и это ему как раз нравилось. Хотелось, чтобы все, даже плохие, – любили. А пресловутое «отсутствия стержня»… «Я же не железобетонный, чтобы с арматурой в заднице ходить», – шутил Шурка, и все охотно начинали улыбаться.

Даже те, кто про «стержень» в заднице так ничегошеньки и не просекли.

По правде сказать, особенно завидовать было нечему. Мать-одиночка поднимала сына из последних сил, спасал только домик в деревне – наследие царского еще режима. Там на огороде и она, и Шурка трудились все лето, а мать потом приторговывала на рынке овощами. После его поездок домой мне часто перепадало полакомиться их «закрутками». Язык можно было проглотить! Да ведь студенту и кирпич бифштексом кажется – с голодухи. Голодными мы тогда были постоянно и во всех смыслах.