Борис Пономарев - Красный мак. Плюсквамфутурум

– Будем знакомы, – сказал я, представляясь. – Еду в Москву. А вы?

Она кивнула.

– Катя, – коротко сказала она. – Да, я тоже.

Я коротко повторил свою легенду исторического консультанта. Катя пожала плечами, пропуская к окну вернувшуюся с чашкой Светлану.

– Давние времена ты берёшь, – сказала она и зевнула. – Но раз тебя позвали в Москву, и раз к тебе приходил начальник поезда, видимо, едешь ты совсем не зря…

– Да, надеюсь. А вы как, в Москву по работе?

– Нет, – сказала Катя, выдавливая из тюбика крем на кисти рук и растирая его. Запахло ромашкой. – Надо переоформить лицензию на право выращивания картофеля. Наш участок земли с огородами по ошибке приписан к Славскому району. Опять ужесточили кодекс, и нам сказали, что если мы не оформим бумаги по всем правилам, то в следующем году всю картошку конфискуют. В Калининграде взяли две пошлины, сказали, что такие вопросы не решаются даже за деньги, и надо обращаться прямо в московский Агропром. Мы отправили туда три письма. Два потерялись, на третье ответили: в переписке ничего не решаем, приезжайте и поговорим. Намекают.

Она потёрла большой и указательный пальцы друг о друга, показывая, на что намекают в московском Агропроме.

– Вот я села на поезд и поехала в Москву разбираться, – продолжила Катя. – Хорошо, дали приглашение на въезд, а то бы визу не открыли, и пришлось бы сидеть в деревне впроголодь.

– А вы не в Черняховске живёте? – переспросил я.

– Раньше жили, – ответила Катя. – Работы не стало, вот мы и уехали к родителям мужа. Старый немецкий хутор, чуть-чуть не доезжая до Большаково.

– И как там? – поинтересовалась Светлана.

Поезд дернулся, и в моём стакане лязгнула ложечка. Чай всё ещё был обжигающе горяч. Над ним поднимался парок. Верхняя часть стакана покрылась тонкими каплями конденсата. Катя задумалась.

– Да так себе, – равнодушно ответила она. – Есть, чем детей накормить, и на том спасибо. Сейчас, по осени, продали урожай на рынке, хватило на эту поездку в Москву. На зиму денег уже не остаётся, но хотя бы картошки хватит.

– Катя, а что у вас растёт? – спросила Светлана, помешивая горячий чай.

– Картофель выращиваем, овощи. Капуста, морковь, лук, – без особой охоты перечисляла Катя. – Помидоры в теплицах. Кабачки. Зелень. Жаль, яблони пришлось спилить – на них большой налог, а в подвал их, как куриц, не спрячешь. Хорошие яблони были, ещё немецкие…

– Так вы куриц держите? – с интересом спросила Светлана. – Как раз то, что нужно. Давай мы обменяемся координатами? У тебя есть телефон?

– К нам его не провели, – сказала Катя. – Могу тебе из Большаково позвонить. Или давай я запишу наш адрес.

Светлана достала из сумки ручку и блокнот. Вырвав лист бумаги, она передала его Кате. Когда та начала записывать адрес, поезд слегка качнуло, и ручка соскользнула по бумаге, оставляя длинный след.

Я выпил немного горячего чаю; он уже не казался столь безвкусным. Прекрасная атмосфера той беседы о музыке, что мы вели со Светланой до моего сна, осталась в прошлом. Разговор, утратив свою волшебную часть, стал приземлённым, практичным и очень грустным. Я вспомнил прекрасный анекдот («В детстве Пол Маккартни был так беден, что ему пришлось играть на четырёхструнной гитаре»), но подумал, что сейчас он вряд ли покажется уместным. Свет вагонных ламп придавал всем нам неестественный зелёный цвет, словно мы были пассажирами океанского лайнера, попавшего в жестокий шторм.

– Если будешь в городе, заходи ко мне за одеждой, – сказала Светлана, беря бумагу с адресом. – Я надеюсь сейчас закупить хорошую партию в Москве.

– Если будут деньги, зайду, а то мы в этом году из одежды покупали только носки. Ну, и ещё сыну резиновые сапоги. Кстати, – понизила голос Катя, – мы к Новому году свинок откармливаем. Хочешь купить мяска?

– Хочу. Очень хочу. А вы без лицензии выращиваете? – так же негромко спросила Светлана. Катя кивнула. – А не боитесь, что заберут?

– Если захотят, то в любом случае заберут, – ещё тише сказала Катя. Я едва мог расслышать её слова. – В том году мы честно купили лицензию. Уплатили все три пошлины и сделали всё как полагается. Осенью пришёл инспектор из ветеринарного надзора, сказал, что кабанчик выглядит подозрительно, и унёс. Взамен прислали акт об изъятии кабанчика, потому что у него обнаружили ящур. И даже деньги за лицензию не вернули.

Светлана покачала головой.

– Это прямо как у нас в магазине, – сказала она. – Приходят пожарники… Ну, вы знаете, есть пожарные, которые дома тушат, а есть пожарники. Раз в месяц они приходят к тебе и говорят, что у тебя неправильно висит огнетушитель. Без пяти тысяч в кармане – не уйдут. Вслед за ними приходит санитарный надзор и говорит, что в углу только что пробежал таракан…

– К нам так сельхознадзор приходит, – сказала Катя. – Инспектор со свёкром в школе вместе учился. Вот мы с ним и договорились, что в декабре дадим ему окорок, а он нас прикроет с нелицензионными свиньями.

– Всё равно рискуете, – сказала Светлана. – Но к Новому году я бы купила. Думаю, у меня деньги появятся: в декабре все берут одежду на следующий год, пока цены не поднялись. И ещё хорошо бы свиную кожу достать. Хочу себе сшить ремень с заклёпками, чтобы напоминал мне о молодости. Мой ужасно истрепался…

Она о чём-то подумала и спросила, чуть наклонившись к Кате:

– Вы пшеницу не выращиваете? Я уже сто лет нормальной выпечки не делала.

Катя резко покачала головой. Её глаза чуть прищурились. На одну секунду она бросила взгляд в сторону боковушки.

– Нет, – негромко сказала она. – Гиблое дело. Вообще гиблое. У нас сосед в том году брал лицензию на выращивание пшеницы. Сдал по закону две трети в Агропром, по госзакупочной цене, ну вот за эти деньги он даже топливо для мотоблока не окупил. В этом году он рискнул, вырастил без лицензии. Как только собрал урожай, за ним пришли. Сказали, что зерно-сырец – стратегический ресурс. Сейчас судить хотят. Вот чтобы они все подавились своей пшеницей, гадёныши проклятые!

Со стороны боковушки раздался громкий шорох страниц. Рыжий усатый пассажир опустил книгу.

– Хочу заметить, – сказал он нам с чувством несгибаемого морального превосходства, – что пшеница является национальным достоянием России, на которой зиждется экономическое благополучие и политическая независимость нашей страны, и высказываться в таком тоне…

– А почему тогда есть нечего? – ответила ему очень грубым тоном Катя, поворачиваясь на полке. – Почему всё зерно за границу идёт, а у нас хлеб из опилок?

– Вы пропустили мои слова, – с той же несгибаемой солидностью продолжил интеллигент, – о политической независимости. Россия является единственной в мире зерновой сверхдержавой. Необходимость поддерживать высокий экспорт зерна является справедливой платой за полный политический суверенитет страны и её вес на международной арене. В противном случае мы бы немедленно стали придатком Запада, который бы тут же воспользовался этим и превратил нашу страну в марионетку.