Борис Пономарев - Красный мак. Плюсквамфутурум

– Значит, суверенитет – это когда есть нечего? – спросила Катя ядовитым голосом.

– Мне кажется, – сухо ответил интеллигент, глядя на нас поверх жизнеописания монгольского хана, – что наша дискуссия бесполезна. Вы понимаете, что мы живём на необъявленной войне против России? Если ваш желудок вам дороже, чем суверенитет нашей страны, то мне нечего вам сказать. Я в который раз прихожу к выводу, что за пределами Петербурга люди погружены в узкий мир мещанских интересов.

Мы втроём молча отвернулись. Я пожалел, что мы едем не в полноценном купе с закрывающимися дверями. К счастью, интеллигент с рыжими усами поднял повыше книгу, словно стараясь отгородиться ею от нас и наших крамольных бесед.

– Скорее бы Гудогай, – сказала Катя. – Курить хочется, а от этих разговоров – и есть. Я слышала, ты без багажа едешь. Хочешь подзакусить?

Безусловно, я хотел, тем более, что овсяного печенья мне не хватило. На столике появилась потёртая коробочка из прозрачной пластмассы, в которой лежала варёная картошка и несколько куриных голеней.

– Если хочешь, тоже угощайся, – предложила Катя Светлане.

– С удовольствием! – сказала она, вытаскивая вилку.

Доставшуюся мне куриную голень я обглодал в мгновение ока. Это действительно было настоящее мясо, пусть даже и холодное, но не ставшее от этого менее вкусным. Желудок радостно заурчал, принимая еду, и я тут же подбодрил его кусочками варёного картофеля, присыпанного солью. Тем временем на столе появились огурцы и помидоры. Катя быстрыми взмахами рассекла их на четвертушки. Её кухонный нож, судя по всему, точившийся годами, напоминал старинный итальянский стилет.

– Боже, как же вкусно! – восхитился я.

– Ага, спасибо! – улыбнулась мне Катя. – Эту курицу готовила моя незамужняя дочь!

Светлана засмеялась, бросая в мусорный пакет кость.

– Надо тебе жениться на хорошей девушке, – согласилась она. – Тогда не придётся ездить, питаясь печеньем!

Мне польстили слова моих соседок. Я вспомнил, как в двадцать один год, будучи уже отчисленным из университета в первый раз, поступил на филологический факультет, где целых два семестра проучился в обществе очаровательных девушек, у которых вызывал лишь сестринский инстинкт. Это было трагично. К счастью, эти танталовы муки длились недолго: я, как обычно, не очень хорошо сдал сессию, после чего пришлось покинуть девичье царство, расставшись с мечтами о филологическом будущем. С тех пор меня водили кривые окольные тропы, которые спустя годы привели в дивный новый мир плацкарта будущего, где я оказался более востребован как мужчина, нежели в мои времена.

– Всегда езжу с большими запасами, – ничуть не покривил душой я, – но вот эта поездка получилась очень неожиданной. Ещё утром, на рассвете, даже не догадывался, что придётся ехать.

– Слушай, – спросила Катя, – так зачем всё-таки тебя позвали в Москву? Что там будет?

Я пожал плечами. Мне не хотелось обманывать своих собеседниц.

– Даже не знаю. Приеду, и мне всё скажут, – неопределённо сказал я. – Видимо, там понадобилась моя историческая консультация. Поэтому я сразу поехал, даже не успев собрать багаж.

– Правильно, – сказала Катя. – В Москве деньги платят.

– Раз уж тебя позвали, – заботливо сказала Светлана, – хватайся там за любую возможность. Может, в люди выбьешься, станешь москвичом. Будь я гражданкой Москвы, мне бы до пенсии оставалось всего три года!

– У меня вот так знакомая в сорок втором бросила всё и переехала туда, – согласилась с нею Катя. – Вышла замуж за какого-то москвича родом из Рязани и получила их паспорт. Её муж работал в службе по надзору за нравственностью и семейными ценностями. Устроил её к себе начальницей подросткового отдела. Она сидела в кабинете и раз в неделю подавала наверх отчёты о длине юбок московских старшеклассниц в каком-то районе Дегунино. Получала шестьдесят тысяч, и это сразу после деноминации! Ну не свинство? Мне тогда на водочном заводе восемь платили и говорили, что и так слишком много.

– Шестьдесят тысяч – это сильно, – согласилась Светлана. – У сына одноклассник после школы пошёл в полицию. Проработал несколько лет, в сорок восьмом, как Забайкалье после перевыборов сдали, ему выделили квартиру. Сейчас получает тысяч за тридцать; недавно пригнал новые «Жигули» прямо с завода в Тольятти.

Я внутренне содрогнулся, то ли от разнообразия вариантов карьеры, то ли от мысли о человеке, специально пригоняющем в Калининград «Жигули» с завода. Это почему-то казалось мне кощунством. Наверное, так бы в моё время жители Краснодара посмотрели на горожанина, заказывающего помидоры из подмосковных теплиц.

– А что, других вариантов работы вообще нет? – поинтересовался я.

Светлана посмотрела мне в глаза.

– Ну, как ты видишь по нашей жизни, – сказала она, – да, пожалуй, и по своей, то с другими вариантами скверно. Вот, посмотри на меня. Всей семьёй с мужем, сыном и невесткой держимся за магазин, потому что больше ничего нет. Треть денег уходит на налоги, треть на взятки, чтобы не закрыли пожарники или санитары, на остаток – живём…

– У вас в Калининграде хоть какая-то работа есть, – возразила ей Катя. – Кем-нибудь, да устроишься. А у нас в Черняховске совсем голо. Один мясокомбинат остался.

– А там плохо? – спросил я.

Катя снова пожала плечами.

– Плохо, – с видимым равнодушием сказала она. – Стоишь до одури у конвейера с утра и до вечера, надеясь, что не оштрафуют. Ног потом не чувствуешь. Я так пять лет проработала. Выпускали мы там колбасу «Кайзеровская», по оригинальному немецкому рецепту 1918 года. Половина гороховой муки, четверть сала, четверть мясного сока. Так её закупали даже из России, говорили, что это единственная доступная по деньгам колбаса, от которой едока не рвёт.

Я вспомнил вкус бутерброда и содрогнулся.

– Как-то нам позвонили из Калининграда и сказали, что колбаса называется непатриотично, москвичи из пищевого надзора недовольны. Мы переименовали колбасу в «1918 год», через три дня позвонили уже из Москвы, прямо из Агропрома, с той же претензией и долго ругались. Назвали её «Императорской», позвонили из прокуратуры и пригрозили статьёй за оскорбление государственной власти. Так что пришлось назвать «Черняховской»…

– А как платили? – поинтересовался я.

– Плохо платили, – сказала Катя, съев кусочек огурца. – Черняховск маленький, работать негде, поэтому директор зарплату не поднимал. Давал он двенадцать тысяч в месяц, рассказывал нам сказки про то, что в стране кризис, налоги, проверки, дохода мало… Мне бухгалтерша говорила, что липа всё это, кризис кризисом, но себе он поставил на бумаге зарплату в двести тысяч. Так-то, конечно, он больше получал. Мне надоело, я ушла и не жалею.