Ветас Разносторонний - Полое собрание сочинений

Точнее, появился какой-то чудак на тротуаре. Под окнами, с которых свисали ноги Севы и Паши, и уставился вверх. Буквально на уровне его глаз находились их ноги.

– Ну, и как? – спросил чудак, прислушиваясь к разговору, доносившемуся из окон на первом этаже.

Сева удивился, а Паша радостно заорал:

– Бабли-и-и-ище-е-е-ев! Это ты?!

– Конечно я! Кто ещё остановится рядом с придурками, которые сидят, почти касаясь земли, свесив ноги из окон первого этажа? – выдал Баблищев.

– Расслабься! Ты вот нам лучше бабла достань! – Паша не сомневался в возможностях Баблищева, поэтому срочно придумал что-нибудь ему впарить. Реальное, но красивое. Потому что Баблищев был необычайного склада ума человек, коллекционер современного искусства.

– Ну, как это достань?! Откуда? С неба что ли? Или из дома вам принести? На блюдце с нефритовой каймой, стробоскопически мигающей галогеновой лампой, и еще косячок прикурить? Вы вот что – замутите чёнить реальное, по типу ваще реальное и крутое! А потом слейте за много денег, и всё будет красиво, как ясным летним днем, на голубом небе остались клочки белой разорванной пелены облаков, когда ты стоишь посередине моста, который соединяет все стороны света, Запад и Восток, и мятный Холодок…

– ПЛАГИ-И-ИА-А-АТИ-И-ИШЬ! – заорал Паша, а Сева сказал, что Баблищев чмо и «пошёл Бабщилев в жопу».

Давид Баблищев ушел, а парни продолжали думать.

– Сева…

– А?

– Давай делать пойдем!

– Что делать?

– Ну как что?! Бабло.

– А-а-а-а… – и, вздохнув, Сева влез обратно в комнату и закрыл окно.

Прошло время. Часов пять. Или один.

– Круто? Ваще-е-е! – Паша был рад такому ходу мысли Севы.

– «Венера Милосская» назовём, – гордо произнёс Сева и наигранно поднял голову, и вытянул подбородок влево вверх, и у него свело шею.

– С ящиками!

– И ПРО-ДА-ДИ-И-ИМ! – хором заорали они и покатились со смеху, а также лепить, делать ящики и продавать…

И слепили, и сделали ящики, и продали. Давиду Баблищеву за бабло, за много бабла. А потом снова оттопыривались, угарали, тащились, кайфовали, ели, пили, курили, спатьнехотели, аестьещечё?, баблозаканчивается, можетэтогрибы?, агдетутвыход?, откройтеполи-циякричат и делали разные глупые вещи, пока не кончился денежный эквивалент бабла (ДЭБ, в Фигасе эта валюта была самая стабильная и почётная).

А еще у Севы сегодня был праздник! К нему в гости приехал его дружбанище, ну, вы уже знаете…

Сева, укутавшись в теплый клетчатый плед, сидел в углу комнаты и тихо жалобно скулил. Шёл третий час эмпирического антибактериального скуления.

– Да ну тебя… нытик! Вообще больше тебе ничего не скажу. – Сева в тоге, сделанной из тёплого клетчатого пледа, стоял посреди комнаты и смотрел на человека, укутавшегося в тёплый клетчатый плед и сидевшего в углу.

– И вообще, подвинься! Или дай я посижу, а то хитрожопый ты очень! Занял единственный угол в комнате и сидишь скулишь.

Он подошел к сидящему человеку, тот встал. Сева присел в угол, а человек отошёл к середине комнаты, остановился и, резко повернувшись, понял, что сидит в углу, а напротив него стоит он сам. То есть Сева. Сева Даль из Фигася.

– Нифига себе! – подумал Сева, а мысль плавно поплыла к центру комнаты и там материализовалась.

– Не-е-ет! Пойди прочь! Никуда я отсюда не сдвинусь. – Он еще больше забился в угол и подвернул плед под себя, чтобы тень от материализовавшейся мысли, ползущая по полу, случайно не пробралась под плед и не укусила его в нижнюю чакру. Или чего пуще – не стала петь негативную мантру под пледом.

– Господин-хозяин, а где бы мне найти попить чего-нибудь? – спросила Матильда Мексикановна, домашняя черепашка Севы, которая всё это время находилась на подоконнике среди кактусов и странных кустов, иногда поливаемых хозяином квартиры.

– Где-где, нигде-негде! Ты себя не контролируешь, животное! Не начинай снова и смотри в оба, ты на посту! – заорал Сева, а потом снова заскулил.

Матильда поняла, что это надолго, втянула лапы и голову в панцирь, немного оттолкнулась и камнем рухнула на пол.

– Хряпсь…

– Нет! Только не подходите ближе, злые ненасытные хряпсики! Я буду скулить антибактериально! – Даль укутался в плед с головой и стал скулить пуще прежнего Даля, который стоял перед ним в тоге из тёплого клетчатого пледа и хотел прогнать из самого себя самого его.

– Когда ты уже за ум возьмёшься, господин-хозяин? – Матильда приземлилась очень удачно, на макет «какого-то чего-то», над которым последнее время прыгал и скакал Сева. Точнее, последние две недели. Ведь именно тогда, две недели назад, Сева посадил Матильду на подоконник и непонятное вещество, а сам приступил к работе.

Со временем про Матю забыл. Потом забыл про работу и про макет «какого-то чего-то». И про себя забыл. А иногда вспоминал какого-то или себя самого, скулил, и мысль летела на середину комнаты, у которой был всего один угол, и превращалась там в материю.

– Когда возьмёшься за ум? А?!

– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! – заорал из-под пледа Сева.

А Матильда, удачно перевернувшись с панциря на лапки, ползла в поисках чего-нибудь попить и молчала. Потому что черепахи, даже такие мудрые, как Матильда Мексикановна, не умеют разговаривать.

В центре комнаты с одним углом все материализовавшиеся мысли Севы и все злые хряпсики Матильды Мексикановны вступили в бой за вселенский разум.

На повозках с поля боя увозили раненых, и стройными рядами прибывало подкрепление. Укрепления строили из погибшей протоплазмы. Основания были делать основательно! Всё вокруг было окрашено в грязные коричнево-красные тона, переходящие в тонкие нити абсурда и лужи агонии. И когда опоры мозга рухнули, и крепления сознания отреклись от «Я», явился он.

Покойный брат.

Сева лежал на диване, раскинув в стороны руки, и читал вслух свой осенний мыслестих. Рядом беззаботно лежала, вытянув голову и лапы, Матильда Мексикановна. А Просто сидел на балконе и выл в такт стихам Севы.