Ирина Ишимская - Прогулки по прошлому и настоящему. Рассказы. Эссе

Тот, кто взял ее однажды в повелительные руки,

У того исчез навеки безмятежный свет очей,

Духи ада любят слушать эти царственные звуки,

Бродят бешеные волки по дороге скрипачей.

Н. Гумилев «Волшебная скрипка»

Его музыка разливалась над миром, над космосом, касалась вещей, одежды. И все говорило: «Вот идет артист, музыкант, мастер». Но так как она была не похожа на мою, то немного пугала меня.

Моя ровесница, молодая сотрудница, перешила свой защитный рабочий халат. Он сидел на ней великолепно и не болтался, как мешок. Сотрудницы сказали: «Вот у нее талант, от которого есть выгода. А какая польза от твоих талантов?». Они имели в виду мои стихи. Ведь они были напечатаны в заводской газете, и весь отдел их читал. Учитель сделал публикацию. Я им ничего не сказала, но про себя произнесла заносчиво слова Пушкина: «Чернь, печной горшок тебе дороже ».

Тот город из сна я описать не могу, т. к. мало что помню. Его улицы вырисовываются в моей памяти и опять стираются. Городской вокзал очень красив. Напоминает замок в стиле барокко, если ориентироваться на здешние понятия. Река коричневого цвета. Над рекой мост с тоннелем внутри. В одном из снов меня задержали, не пустили на берег. Потребовали пропуск. Пришлось проснуться. Там много интересного. Есть и многоэтажный, устремленный в высь дом. Я всегда знаю во сне, что могу походить в просторном светлом холле, весело поговорить с жителями, посидеть в кресле, подняться на лифте, даже подойти к квартире, постоять и, если хватит смелости, нажать на кнопку. Но могу ли я войти в квартиру? Чаще всего – нет. А если такое случается, что я туда попадаю, то, выйдя, теряюсь на улицах сна, на его знакомых и незнакомых площадях. Возвратиться назад я могу только в следующем сне, который приснится неизвестно когда. Вот и сегодня после долгого перерыва я поднималась по лестнице. С каждым шагом ноги мои становились все тяжелее. Я остановилась перед приоткрытой дверью. Больного охраняла какая-то женщина. Я знала, что должна быть рядом, но преодолеть это пространство не нашла в себе сил.

Он встал с постели и подошел к двери, что-то почувствовав, но подруга попросила его лечь и закрыла дверь, но преодолеть это пространство не нашла в себе сил.

В маленькой комнате c тяжелыми портьерами, красным ковром на полу в самом углу на тахте возлежал человек-поэт и улыбался. Совсем близко напротив стояло кресло. Я села в него и застыла. Наступила минута молчания. Сияя своими огромными, странными от зеленого змия глазами, облокотившись рукой на голову, как великолепный артист, он спросил меня.

– Зачем ты пришла сюда?

– Как зачем, – я возмутилась, – разве вы не звали меня? Мне сказали, что вам плохо, но я могу уйти.

– Нет, ну-ну.

Развалившись картинно, выдвинув руку вперед, он говорил, что ему действительно плохо, что он устал, очень устал и что я это скоро пойму почему-то. Я вцепилась в ручки кресла и сидела в боевой готовности отразить атаку. Смотрела на его ботинки, которые стояли рядом с кроватью, ботинки бога, что сняты и валяются просто так. Понимая, что происходит что-то значительное, трясясь от страха, я думала: «Зачем он устроил этот спектакль? Как грубо он испортил всю игру».

И чтобы остановить дрожь, я надулась и замкнулась. Вдруг в комнату вошел хозяин. Все внимательно оглядел и, кажется, чем-то довольный вышел. Я повернула голову и стала смотреть на тонкую занавеску в щель между портьерами.

– Как только я увидел тебя, сразу понял – это талант, как под призмой просветилось. Только не связывайся с теми…

Потом он говорил еще что-то о нашей схожести. Мне вспомнился стих Николая Рубцова:

Он говорит, что мы одних кровей

И на меня указывает пальцем.

А мне неловко выглядеть страдальцем.

И я смеюсь, чтоб выглядеть живей.

– Тебе сколько лет? Семнадцать?

– Нет.

– Шестнадцать?

– Нет.

– Ну не пятнадцать же?

– Мне уже восемнадцать с половиной, почти девятнадцать.

Изумлению его не было предела.

– Почти девятнадцать? Я думал – гораздо меньше. Кроме меня, тебе никто не поможет. Помоги и ты мне. Я уже который месяц не могу уснуть.

Тут он резко привстал и сделал движение вперед. И в то же время я оттолкнулась и забилась в самый угол кресла. Вот и все. Затем он стал надевать носки, предоставив мне счастливую возможность наблюдать за божественными облачениями. В кресле с ним я оказалась, не понимая как, выйдя из маленькой комнаты в зал и не обнаружив там никакой компании, все ушли почему-то. Остался только хозяин – несостоявшийся врач – и садовница. Полубог целовался с зеленым змием и просил:

– Не злись.

Я отвечала:

– Я не злюсь.

– Нет, ты злишься.

– Нет, я не злюсь.

Хозяин и садовница говорили о чем-то бурно и горячо. Она сказала: «Да, это было все раньше, но теперь я стала монашкой, да, стала монашкой». Дворник закричал, чтобы она не злила его. Человек-поэт налил мне в стакан какой-то белой жидкости. Я выпила и ничего не почувствовала. Он посмотрел в рюмку, потом на меня и округлил глаза. Потом он целовал мне шею и разглядел, что у меня что-то красиво сложено. Я же сидела как чурбан. Когда зеленый змий овладел им полностью, он стал курить и тушить окурки о мои новые вельветовые брюки. Я отодвинула его руку и предложила ему тушить о свои.

– Трудно нам будет потом, – произнес он исторические слова. – У тебя появятся новые увлечения.

Я удивилась такой мысли. И подумала, что у меня-то не появятся. А вот у богов всегда появляются. Он посмотрел на меня и ответил на то, что не было сказано.

– И у меня появятся. А ты, оказывается, еще совсем ребенок. Но Бэлла ребенок хуже тебя. Она бы не стала вот так сидеть.

Кто такая Бэлла – я так и не узнала.

Он поцеловал меня. Это был первый поцелуй в моей жизни.

– Не один вы такой, – выдала я очень умную мысль, когда он встал с кресла и пересел на диван. Богочеловек окинул меня долгим взглядом и сказал:

– А может быть, один.

Дворник с экстенсивной дамой опять спорили о чем-то. Она сообщила, что стала чистенькая. Он закричал, что не станет с ней спать. Садовница что-то ему ответила, и он ударил ее в лицо.

– А зачем она меня злила.

На зеленом ковре разлилась кровь. По моей просьбе хозяин-дворник принес белое вафельное полотенце. С ним на голове несчастная садовница и удалилась. Дворник же нервно ходил туда-сюда. Потом он несколько раз выключал свет и кричал что-то неприличное. Наконец он разозлил человека-поэта, и тот ударил его кулаком в лицо. Бывший врач заплакал, закрыл голову руками и умолял, чтобы его не били. Но человек-поэт уже не замечал его. Он, целуя меня в шею, сообщил, что сейчас закажет такси и мы поедем куда-то. Затем, почти не держась на ногах, наклонился вперед, развел руки в стороны и выдохнул: