Ирина Ишимская - Прогулки по прошлому и настоящему. Рассказы. Эссе

– Где ты? Вернись!

Зачем он нужен мне, я не понимаю, но чувствую, что без него уже не могу.

Анна Ивановна, блокадница, про которую злые люди говорили, что она съела ребенка, хранила в ящике своего рабочего стола черно-белое фото, разрисованное фломастерами. И там же было обнаружено завещание – поместить это фото на памятник после ее смерти.

Разбор моих стихов в зеркальном доме

О, этот разбор моих стихов в волшебном замке. Конечно, c меня сбили эго. Поэтесса Даша, тургеневская девушка с небесными глазами и русыми волосами, окруженная молодыми умниками, сказала с усмешкой: «Гениально». Это «гениально» так ранило меня, что я проносила его с собой в сердце долгие годы. Она была загадочная, красивая, развитая не по годам, но не понимала, что ей с ее темпераментом нельзя подражать Марине Цветаевой. У Марины ритмика идет от переизбытка чувств и энергии внутри, от задыхания от любви. А у Даши другой темперамент. У нее все идет от ума. И любви вселенской совсем не хватает. Почему я все понимаю у Марины и ничего не понимаю у молодой поэтессы? Мы встретились с ней уже после ее смерти в тех мирах, куда я пришла ненадолго в гости. Сидели на деревянной скамейке. Она обнимала меня. И я обнимала ее. Мы плакали. А тогда сочинительница смотрела свысока своего раннего развития. Молодой человек в бархатной попоне «под князя», влюбленный в поэтессу Дашу, сказал поучающе:

– Поэзия – это та же игра в шахматы!

Я молчала, как всегда, и ничего не выставила в ответ, никаких своих солдат возражения. Они все спали мертвым сном в глуши моего сознания. Для меня поэзия – это блуждание по улицам, переход в другие состояния, накапливание энергий и взрыв. Шри Ауробиндо писал про поэта: «Он устремляет взор в те сферы, которых не достигает зрение поверхностного ума, и находит слово – откровение, не просто точное и действенное, но озаренное и озаряющее, вдохновенное и единственно верное слово, которое заставляет прозреть и нас ». Я думала: «Как можно так много писать, как пишет поэтесса Даша. Она сочиняет очень умно, туманно и непонятно. Как, впрочем, и многие – почти все здесь. Туманы, туманы. Отравляющий воздух туманов. Он стал накапливаться. От него можно избавиться только, придя домой и открыв томик Пушкина, Лермонтова, Блока – певца туманов. Но больше всего меня обидел новый пришедший. Он сказал:

– Вот я сижу здесь и думаю про себя: «Знай свое место ».

Это «знай свое место »меня доконало. Я его так и зову.

«Знай-свое-место ».

«Знай-свое-место »не знал, что поэзия – это как раз способ прийти в свое изначальное Богом данное тебе место. В перерыве все пошли курить. Со мной никто не общался. Когда продолжилось обсуждение, в конце человек-поэт взял слово. Он сказал, что стихи еще не сделанные.

– Но посмотрите вокруг, как много бездарных сборников издается. А тут есть свое лицо, своя интонация и много замечательных строк.

Когда все закончилось, я спустилась в раздевалку вниз по лестнице. Наверху слышалась музыка с вечера танцев. Танцевала рабочая молодежь с нашего завода. Веселый ухарь в красной рубахе, подошедший к гардеробу, радостно воскликнул: «Наконец-то я увидел хоть одну красивую девушку здесь, девушка, пойдемте танцевать ». Это было мне небольшой компенсацией за моральный ущерб. Тут прибежала женщина-садовница и сообщила мне, что они где-то собираются в ресторане и что человек-поэт хочет, чтобы я была там с ними. Он поручил ей меня привести.

– Я никуда не пойду.

Я заметила, что рядом стоит «знай-свое-место »и оценивающе, с удивлением на меня смотрит. Сейчас думается, что нужно было пойти тогда на танцы, чтобы закружил тебя вихрь простой жизни, и шутить с ухарем в красной рубашке. Нет. Я шла по улице убитая. Слезы. Вначале они потекли чуть-чуть. Потом уже хлынули потоком. Горькие слезы унижения.

Я подходила к метро. И вдруг увидела, что в сторонке стоит А. С. Пушкин. Его маленькая фигура выделилась на фоне тополей. Он почтительно снял шляпу и произнес:

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.

В нашем отделе работают странные люди. Вот заведующая отделом, например, зашла в закуток, задернутый тканями, и стала смотреться в зеркало. Она думала, что ее никто не видит. Но я-то видела ее отражение в зеркале с высоты своего рабочего места. Ее лицо вдруг странно исказилось, и она стала высовывать уродливо свой язык, трясти им, подмигивать. Ужас. Я испытала легкий шок. Потом заведующая вышла как ни в чем не бывало. Она делает мне замечание, когда увидит на моих коленях томик Пушкина. С радостью жду, когда наступит среда. После работы опять выхожу на Обводный через мостик. Немного гуляю, чтобы не приходить совсем рано.

Я не хотела идти. Меня утащила садовница-сочинительница, которая говорила, что будет выращивать сад, и восторгалась своими будущими георгинами. Они мне представлялись без музыки, и казалось странным, что у меня больные нервные руки, а она будет выращивать цветы. Хозяин жилища – дворник, уволенный с работы врач, – ходил по своей огромной квартире. Котельщик, староста волшебного дома, шахматист, восторженная дама смотрели, как человек-поэт, сидя во главе стола, отпускал в пространство стаю слов. Меня почему-то трясло. Я старалась запомнить каждое его слово для потомков, но не смогла. Боялась, что мое тело убежит и я останусь ни с чем. То вдруг начинала опасаться, что тело мое будет сидеть со мной, а неземного образа не будет. Огромные глаза бога сияли. Хозяин дома стал говорить о сексе, поэт-человек поддержал его беседу. Но я ничего не поняла. Потом дворник стал раздавать всем свои фотографии и сказал, что от него ушли две жены и сейчас он живет с собакой. Поэт-человек целовался с зеленым змием. Я думала: «Зачем он это делает, так можно заболеть. Вдруг с ним что-нибудь случится. Тогда… Мне не представить жизни без него». Тут поэт встал, улыбаясь, прошел мимо стола и заявил присутствующим, что он будет принимать ванну. Я удивилась, но потом подумала, что у них, наверное, так принято – принимать ванну в гостях. Сразу же все потемнело, изменилось, слова зазвучали тягуче-вяло, непонятно. Это потому что его с нами нет. И пространство бессмысленно и ненужно. Озираясь, я стала подумывать о том, как бы уйти. Но хозяин-дворник открыл дверь и заявил: «И., учителю плохо, он просит тебя прийти к нему». Подумав, что он умирает и хочет попрощаться (какая честь), я встала и вышла вслед за хозяином.