Даниил Мунин - РаЗтройство

Тогда он неуклюже встал и направился далее вдоль берега. Пока он совершал свой плачущий путь в некуда, вперив взгляд в гоняемый волнами песок, его воля всё более поглощалась озлобленностью. Что-то сбоку от его расфокусированного зрения, со стороны большой земли привлекло его внимание. Он повернул уставшую шею в сторону раздражителя и неожиданно почувствовал сильный испуг. В десяти шагах от него на избитой ветром траве неподвижно стояло стадо коров, пристально следящих огромными глазами за его нелепым приближением. Казалось, что эта встреча стала нежданной и пугающей как для человека , так и для скота.

Из стада навстречу ему нехотя выдвинулся огромный чёрный бык с изогнутым крупом и белеющими вогнутыми рогами. Сделав несколько неспешных шагов, бык всё же остановился, недоверчиво разглядывая неподвижного человека . А в это мгновение в слабом человеке просыпались его давешние вопросы и претензии. Он стоял неподвижно, но внутри рос накал, и его даже стало подёргивать. Он , как и прежне, но, возможно, даже с большей силой заорал что-то абсолютно несвязное и нечленораздельное. Его крик шёл из самого нутра и походил на рокот из глубин бездны.

Пока он кричал, в его голове копошились какие-то странные, нелепые мысли. «Вот ты, чёрт рогатый, ты ответь мне!». «Животное, чем ты лучше?». «Вечно жить, пресмыкаясь!». Он хотел говорить с быком, чтобы хотя бы это земное существо, которое казалось ему грозным бесом, ответило. Бушующее море не отвечало, пенные волны молчали, ветер задувал бесстыдно, но на свой привычный манер. Ну хоть бык-то должен заговорить! Он ведь чёрен как смола и рога его зловещи, как у форменного чёрта. Что-то подобное в тот момент носилось в дурной голове человека , и он орал. Однако бык, да и всё стадо не подчинилось его каверзной логике, а напротив, толи от сильного испуга или, может, по доброй воли рванулось по траве прочь от безумца в сторону обширных полей на большой земле.

От животных не последовало ожидаемой им реакции, зато в душе произошёл сдвиг, и он решил, что отныне будет жестоким и гадким. Он двинулся далее, неудовлетворённый и гложимый злостью. Берег моря пустовал, людей не было вовсе. Всё было дико и странно. Вдруг вдалеке он увидал машину, явный признак человеческого присутствия. Он бы не решился идти далее, не приметь он неподалёку от машины группу обнажённых женщин, что было на первый взгляд немыслимо здесь в эту штурмовую погоду, но в тоже время столь нормально для его нестабильного сознания. Чтобы не испугать их, он резко припал к земле и прополз метров пять по песку к траве, чтобы его не было видно. Когда его приближение грозило ему разоблачением, он остановился и стал разглядывать женщин, будучи скрытым травой. Их было четверо и все они были уже не молоды, но их нагота магнетизировала его взгляд. Ему представилось, что эти женщины – вакханки, спустившиеся в шторм повеселиться на земле. Для чего им была нужна машина, для него оставалось загадкой.

Пока он лежал в траве и наблюдал за веселящимися женщинами, которые что-то бурно обсуждали и периодически трескуче смеялись, его тело всё более возбуждалось, а рассудок рисовал картины сладострастной любви. В голове пронеслась шальная мысль: «Вот послал мне всё-таки бык пир для глаз». Он пожирал обнажённые тела взглядом, всматривался в изгибы их тел и всё больше и больше возбуждался, чувствуя напряжение во всех конечностях. Неудивительно, что по прошествии нескольких минут истомного наблюдения, он – подросток, попавший на пир спутниц Диониса, перевозбудился и испустил своё возбуждение в землю, к которой плотно прижимался животом.

Земле от этого не стало ни горячо, ни холодно, а в нём вновь за этот день произошли грустные изменения. Как только физическое напряжение спало, в его душе не осталось никаких эмоций, весь он как-то разом потух и обмяк. Женщины у машины более не интересовали его , и только внезапно навалившееся чувство голода напомнило ему , что он живой. Он прополз назад как прежде от травы по песку в сторону моря то самое расстояние, которое позволяло ему спокойно встать и не быть замеченным женщинами у машины. Затем он встал и поплёлся уже без всяких мыслей и целей назад к людям, которых он , казалось, покинул уже как несколько лет назад. И хотя он не стал взрослее, но его душа состарилась как-то резко и сразу лет на десять.

Да, в то лето он как будто лишился чего-то человеческого и обрёл что-то порочное, но сейчас на улице стояла ночная морозная зима, а два друга стремились из бара в тепло квартиры и обсуждали всякое разное.

– … Я говорю, знаешь, ведь ты мне самый лучший друг! Ты когда к нам пришёл, в первый же день, показался каким-то не таким. Ты в первый же день нашего знакомства начал рассказывать какую-то дичь из своей жизни, что-то очень личное.

– А, ну да. Я тогда был странным, взвинчено накалённым.

– Ты был скорее не странным, а двояким. То в религиозные бредни вдавался с простотой душевной и с полной уверенностью в своих идеях, а то вдруг полную дичь нёс, как то, например, что ты гадил в море один на пляже…

– Срал, ну и что? Блин, не вспоминай, чел, всякое было, не обязательно всё уж и помнить!

– Ты что, обижаешься что ли?

– Что было, то прошло, в желтые поля ушло! Давай о другом. Расскажи лучше ещё раз ту поэму Есенина.

– Какую? «Чёрного человека» что ли?

– Да. Очень я люблю, как ты её рассказываешь.

Друга, который попросил прочесть ему поэму, все с некоторых пор называли Вербой, хотя родители дали ему иное имя. Шагающий с ним в ногу молодой человек звался Н. Поскольку о Вербе ещё многое будет поведано позднее, стоит сказать несколько слов о личности Н.

Человеком он был сознательным и обаятельным, в компании всегда был всеми принят с воодушевлением, поскольку обладал ясным умом и умел взять под свой контроль любой разговор, вмиг определяя его суть. Он умудрялся обаять не только молоденьких девушек, но и стареньких умниц, с которых как будто писался образ черепахи Тортиллы.

В школе Н. учился посредственно, что, тем не менее, никак не определяло его способностей, потому что уже тогда он понимал гораздо больше и шире других учеников, что не просто не требовалось, но даже не приветствовалось. Случилось даже как-то и такое, что, написав прекрасное сочинение (что впрочем он делал редко, поскольку и в школу приходил не часто), он столкнулся с решительным непониманием со стороны учителей и даже был обвинён ими же в банальном плагиате, так как по выражению опять же учителей: «такое написать школьник не может, таких мыслей никак не может быть в голове простого старшеклассника».