Даниил Мунин - РаЗтройство

Ученики пошли и поступили так, как повелел им Иисус:

Привели ослицу и молодого осла и положили на них одежды свои, и Он сел поверх их.

Множество же народа постилали свои одежды по дороге, а другие резали ветви с дерев и постилали по дороге;

Народ же, предшествовавший и сопровождавший, восклицал: осанна Сыну Давидову! благословен Грядущий во имя Господне! осанна в вышних!

(От Матфея 21:6-9)

***

Хотите, чтобы я вас любил?

Может, помочь переехать?

Может, сменим тему разговора?

Может, стоит скользким быть?

Может, подсказать то, что знаете давно?

Чудное личико, и так всё фривольно и мило,

Ах, прямо румянец-солнышко взошло,

Пяточку не поцеловать ли?

Ах,

Ути-пути-тю!

И всё такое прочее?

Хотите, чтобы вам доставлял задора чутка?

Может, мне и приземистым быть?

Понятные мысли хватаю,

Я много знаю,

Многое видел,

Всё искал.

Бога, народы, санки проклинал.

Всё во мне до горла,

А затем тело –

Так мы и живём.

Две головы.

И одна с вялым носом ниже живота,

А другая – как у всех – хлопает глазами сверху.

Будто есть в этом во всём смысловыделение?!

Ну о чём мы с вами говорим?

Ну хватит врать!

Ну давайте посмотрим остро и больно!

Мы же все – ничтожества,

Почти что божества!

А я трясусь.

Вот так трясусь ногами и руками

Вам на урочный пир.

Мы же будем вечно так,

По кругу,

И снова, и вновь,

Новый виток.

Меньше стало?? Тю-ю.

Да ничего подобного. Куда?

Новый виток только раскручивается.

А может, это ген??

Может, в центре завиток, и вновь?

Ну что же не так-то с мостами?

Почему они всё длиннее и дороже?

Мосты совмещают теперь далёкие берега.

Хорошо одному лишь пастуху,

А овцы всё равно плюют на ваш мост.

И бросаются в пропасть,

C утёса бросаются!

Думаете,

Я тут так легко говорю?

Просто вязь?

Может быть немного сальностей?

Получайте!

Много,

С головой вам!

Жил я один там в сарае сыром,

Сном не был усмирён,

Только боль слышал…

Слышал боль со всех сторон,

Больно было даже металлу!

А вы говорите!

Что там люди?

Люди плачут.

А ведь я скорбь во всём вижу,

Она внутри и рвёт.

Ну вот понимаете?

Рвёт с треском.

Так, что аж под корой сердечной осадок углекислый.

И это ведь болотно, и всё пропахло.

Руки гниют не от времени,

Но от нас.

Зловоние так даже и до Свыше добралось.

Носом уже не учуять,

Мощь!

То-то вы на пир порывами!!

И так, чок – чок – чок.

А ведь надо же думать,

Что это приличия!

Что мы можем и в одежде,

Можно даже через одежду!

Все же знают всё уже,

Столько лет,

Столько поколений.

Всё промочено потом памяти!

Ну и дышите этим…

А я в своё болото соскользну.

.

Там ведь мо-и-и-и-и-и выделения.

.

Больно тут,

Там ещё больнее.

Туда убегу,

Чтобы вас не знать –

В одеждах.

Все люди больны.

Непоправимо больны.

И болеют они друг из-за друга.

И ничего с этим не поделать без Тебя.

Человек,

Может, только я болею?

(Не цитата. Мысль, возникшая однажды.)

Два друга возвращались домой из бара узкими тропами большого города. Хмель уже успел улетучиться, поскольку на улице стояла морозная погода. Ветер щипал лица, и пальцы даже в карманах продолжали гореть от холодного воздуха. Дышала здоровая, белая зима. Быстро шагая плечом к плечу, друзья оживленно обсуждали начатый еще в пивном заведении разговор. Ветер на секунду сорвал слова, из-за чего один из друзей был вынужден, срывая связки, почти прокричать: «А? Что говоришь?». Ему непременно надо было слышать каждое слово, поскольку тема разговора касалась лично его. Кем он был в этом зимнем городе, зачем куда-то стремился? Зима, может ты расскажешь? Зима, зима.

Да, той зимой было именно так. Звеняще, морозно – в принципе стандартная картина северного города. Только ночью ещё питейное заведение оставило определённый след, как нынче черные следы от шагов на снегу, которые днём покажутся лишь грязными серыми натоптышами, а может смешаются с миллионами других таких же, и тогда образуется тоскливая слякоть. Но этой ночью следы эти были чёрными, оставляли их люди простые, но с запитой на долгое время совестью.

Не так происходило тем летом, достаточно коварным летом, когда он , будучи ещё подростком пятнадцати лет, впервые заговорил с мелким бесом. Где-то на полуострове это было, на каком-то отброшенном полуострове Земли. Выл ветер, сгибались стебли острых трав, расстреливаемые колючим песком. Он вязнул в этом ветре, но шёл, передвигая ноги как маховик паровой машины, приводимый в движение ржавым поршнем его воли. Напряжённое движение тела, бредущего по заветренному берегу моря, руководствовалось вялой волей, из-за чего человек весь сопел и лязгал зубами.

Он стремился скорее уйти вон от людей навстречу морю. Он взял свою меркнущую энергию под контроль и, разбежавшись, телом вонзился в воду неспокойного мрачного моря. Волны взяли его в объятья, высмеивая жалкие человеческие потуги, но тут же выплюнули назад к шершавому берегу. Он был в истерике. Бушевало его сердце и требовало, чтобы вода, волны, ветер – неугомонная природа, которая пребывала в шторме, ответила ему . Он искал внимания бога или богов, а может испытывал собственную маленькую силу, которая тоже могла статься богом.

Гекатомбы уже были принесены на жертвенный алтарь, всё-таки достаточно дорого обошлась ему эта поездка на полуостров. Враньё! Ничего ему не стоила эта поездка, как и вся его комфортная жизнь! Вечно эти преувеличения. Жил всю жизнь за чужой счёт и в поездку отправился за чужой счёт. Но не в этом суть… Он не ведал, к каким богам взывать, к иудейскому ли, или может к греческим или халдейским. Христианское воспитание подсказывало, что и к христианскому богу можно обратиться. Тогда ему было многое непонятно, потому как он и сам не знал, чего хотеть, к чему стремиться.

Он катался по мокрому берегу и орал в сторону моря, которое было огромным, бурлящим, но безответным. Волны просто ревели, небо просто серело и наполнялось влагой. Шторм правил погодой, а человек бесполезно кричал, надеясь на ответ. Ему представлялось, что голос должен грянуть, как уже когда-то происходило с пророками и жрецами. Он слышал об этом многое, читал в разных книгах. Он владел знаниями, которые свидетельствовали, что голос говорит. Именно поэтому он и поверил однажды, и пришёл на берег моря. Но всё было обыкновенно и шумно, как всякий раз бывает в шторм на море.