Даниил Мунин - РаЗтройство

Но так и дело было в том, что он никогда не был «простым» школьником, а являлся скорее личностью рано сформировавшейся, хотя и не в полной мере. Это особенно проявлялось уже в последующие годы, поскольку Н. начал прожигать своё время впустую за кальяном или в непрерывных встречах со всегда серьёзными, будто деловыми, но по сути своей несущественными людьми. По крайней мере, так казалось Вербе, и не зря казалось. Люди эти были действительно тухленькие, все с гнильцой, ну а главное – жадные.

Под «не в полной мере» же стоит понимать в первую очередь ту черту характера Н., из-за которой он как-то потерялся в последнее время в желаниях своих и никак не мог сформулировать, для чего живёт и чем хочет заниматься в жизни. Он представлял себя в будущем успешным предпринимателем, человеком с крупным финансовым состоянием, но даже для достижения и этой цели не прилагал явных усилий. Он просто продолжал пользоваться финансовой поддержкой от родителей без угрызений совести. А почему бы и нет. Дают – бери. Но Вербе не хотелось, чтобы такой потенциал, как у Н. сошёл на нет, поэтому он иногда вспоминал, что надо переживать за друга.

Впрочем, Верба никогда не сомневался в прекрасном и плодотворном будущем Н., а потому и беспокойства его никогда не переходили за грань умеренного. В меру беспокоился, понимаете?

Н. также был весьма артистичен, что проявлялось как в формах его юмора, порой неприкрыто пошлого, но всё же зачастую тонкого, так и в живом общении. Его артистичность, соответственно, проявлялась и на сцене, поскольку Н. посещал театральную студию и несомненно имел склонность к сценической деятельности. Он периодически выступал в разнообразных театральных постановках, организуемых его студией.

Потому-то Вербе столь неприкрыто и нравилось, как Н. рассказывает Черного человека. Ведь только благодаря Н. он познакомился с этой поэмой, да и понять её смог только после представления друга. Обычно Верба стихи не воспринимал, его сознание как-то никак не одолевало стихотворную форму, из-за чего была не ясна суть стиха и основная идея поэта. Н. же умел сам прочувствовать, осознать и затем так рассказать, что и Вербе наконец открывался главный смысл. Уже было сказано, что Н. обладал прекрасным умением поддержать любой разговор, замечались за ним и ораторские способности. Основной же заслугой Н. в декламации стихов было умение расставить акценты, выделить суть, не потеряв при этом и формы.

Н., не дожидаясь повторного приглашения к прочтению, начал с придыханием и чуть понизив голос, почти шепотом, декламировать:

– Сергей Есенин, «Черный человек».

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен,

Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

У Вербы с первых же строк перехватило дыхание, так на него они действовали. Он тоже полушёпотом вторил другу, не решаясь вслух, потому что понимал, что вовсе не то у него получается. Н. продолжал таинственно и мистически притягательно.

– То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

В голове Вербы слово «алкоголь» приобрело какой-то множественный характер, будто эхом прозвучало ещё и ещё: «алкоголь, алкоголь, алкоголь» …

– Голова моя машет ушами,

Как крыльями птица.

Ей на шее ноги

Маячить больше невмочь.

Тут Верба не утерпел и начал опережать друга, как бы призывая:

– Черный человек,

Черный, черный,

Черный человек

«Чёрный Человек!», – в азарте прогремел Верба, хотя Н. и не дошёл ещё до эмоционального накала, и не так это надо было понимать.

Н. продолжал свое представление одного человека, а Верба всё слушал и слушал, впитывая сочные строки. Пока друг читал, в голове у Вербы роились разные мысли, рождаемые повествованием. Вот Н. заговорил о мерзкой книге и в самом деле начал несколько гнусавить, а на «монахе» голос его прозвучал на октаву выше. У него так хорошо получалось, что стихи обретали музыкальность, текли и растягивались в мелодии.

– « Слушай, слушай, –

Бормочет он мне, –

В книге много прекраснейших

Мыслей и планов.

На секунду Вербе показалось, что вот он сейчас идёт, смотрит себе под ноги, а ноги у него будто и не свои вовсе, и при том, какие-то резиновые, или как из грязного пластилина. Подспудно ощущалось где-то в затылке, что у него над ухом действительно навис этот Чёрный Человек, и что он всё бормочет, колдует, слушать велит. Верба даже несколько испугался и, чтобы убедиться, что это лишь фантазия, взглянул на друга. Тот тоже как-то внимательно посмотрел на Вербу, словно и он испытывал схожие переживания, и с новой таинственной силой возобновил своё прочтение. В воображении у Вербы проносились орды кровавых громил, и почему-то навязчиво перед глазами маячили сцены насилия с картин Босха. Его поразила формулировка «До дьявола чист», и сразу родился невольный парадокс: «До дьявола чист! Чист! Это может быть, что и бога почище будет…», – беспорядочные мысли скопом рождались в голове Вербы, но ни за одну нельзя было уцепиться. Н. не останавливался:

– Был человек тот авантюрист,

Но самой высокой

И лучшей марки.

Был он изящен,

К тому ж поэт,

Хоть с небольшой,

Но ухватистой силою,

«Может, и во мне эта сила есть, может, и я в душе поэт? Ай, всё не то! Всё о себе только мысли!», – Верба даже несколько забылся и потерял на мгновение нить повествования.

– И какую-то женщину,

Сорока с лишним лет,

Называл скверной девочкой

И своею милою.

Счастье, – говорил он, –

Есть ловкость ума и рук.

«Безусловно так! Ума и рук! Ловкость! Женщиной сорока пяти лет, ой, с лишним лет! Это превосходно, восхитительно!», – всё не унимался в своём восторге Верба.

– Все неловкие души

За несчастных всегда известны.

Это ничего,

Что много мук

Приносят изломанные

И лживые жесты.

После этих слов на сердце словно камень упал, горло сдавило, Верба впал в мрачную задумчивость. Его тело штормило, и он ничего не мог с этим поделать. Бурлило в стихе, стихия бушевала и в Вербе. Увлечённый Н. произнёс простые, но обезоруживающие строки: « Казаться улыбчивым и простым –

Самое высшее в мире искусство». «Она идёт по жизни смеясь!», – сразу вспомнилось Вербе. «Эти строки…, и я так живу. Искусство ли?», – несколько грустных мотивов, и Верба стал совсем мрачен.

– «Черный человек!

Ты не смеешь этого!

Ты ведь не на службе

Живешь водолазовой.

Что мне до жизни

Скандального поэта.

Пожалуйста, другим