Даниил Мунин - РаЗтройство

Я видел такие сны, что, когда просыпался, не мог поверить, что оказался там, где засыпал. В первые секунды утра не мог поверить, но затем свыкался. Были и мучительные на физическом уровне сны, где во сне я видел, что засыпаю в своей же кровати и болело сердце и немело тело, как в бешеном испуге. Засыпая во сне, я видел вновь то же, как засыпаю и ещё сильнее сводит сердце. Просыпался в итоге я в реальность с больным сердцем и немеющим телом. Боялся и обращался ко всем богам, чтобы споспешествовали в излечении немощного тела.

В жизни же, бывало тоже, что реальность уходила в сторону, как будто во сне, и потом не верилось, что я был там, слушал, говорил и что-то делал. Сон и реальность смешивались.

Некоторые сны не были реальностью, но не были и снами. Они отпечатались на всю мою жизнь. Отразились на всей судьбе, и по-прежнему запечатлены в голове так же, как и в сердце.

Примерно в 5 лет мне приснилась череда страшных и чрезвычайно реалистичных снов. Вот какие сны мне приснились:

Винтовая лестница, всё стеклянное. Я смотрю вверх под углом в 69 градусов и вижу множество стеклянных ступенек. Яркий искусственный свет. Затем я оказываюсь в комнате, скорее всего это просторная гостиная. Я сажусь на кресло. Оно красное, местами вельветовое. Я кладу руки на подлокотники кресла. Спокойная поза человека 35 – 40 лет. Передо мной экран, в котором что-то показывают. Он мигает, и на душе спокойно. В следующую секунду гаснет свет. Комната наполнена мраком, тьмой. Будто, где-то кто-то дёрнул рубильник. Лишь экран тускло, словно по инерции, горит серым светом. Всё тело напрягается, видны только подсвеченные красные подлокотники кресла. Стало страшно, но крик не выходит из горла. Надо мной, ведь я всем нутром понимаю, что этот человек – это я, нависают чьи-то руки, сжимающие нож. Уже нет и тусклого света экрана, лишь блеск лезвия. Мне наносят резкий колющий удар, наверное, в солнечное сплетение. Изо рта вырывается дикий крик, и я просыпаюсь. Во сне меня определённо убили.

Так и продолжаю кричать. Рядом мама. Она успокаивает меня, говорит, чтобы я спал. Прижимает меня к себе, я успокаиваюсь и вновь впадаю в сон.

На сей раз я оказываюсь в театре, где всё яркое и пестрит красками. Белые занавеси закрывают сцену. Стены выкрашены в светлые тона голубого. В зале собралась разодетая публика со своими детьми. Вот какая-то девочка-куколка в ярком платьице, вот мальчишка в зелёном камзоле. На сцену выходят весёлые размалёванные клоуны. Настроение на подъёме. Я улыбаюсь, мне весело. Вдруг клоуны достают из-за пазухи гранаты и автоматы и начинают расстреливать собравшихся в зале зрителей. Суматоха, хаос, все кричат, а со сцены звучат надрывный смех и страстные вопли. Я тоже в зале, и я начинаю плакать и кричать.

Я вновь просыпаюсь, и по щекам у меня текут слёзы. Я описался, наверное, именно с этого момента я начал писаться по ночам в кровать. Я закрываю глаза и представляю картинку из детской Библии в синем переплёте, на которой изображён младенец Иисус, окружённый разными добрыми животными. Он шествует вперёд по тропе, с ласковой улыбкой на лице и с пальмовой веточкой в руке. На душе становится спокойно и ясно. Я вновь проваливаюсь в сон, и наступает тьма. Квадрат Малевича без рамки и без деталей.

С разговора Вербы и Н. о Чёрном Человеке прошло уже два года. За это время в жизни Вербы не произошло значительных изменений. Он становился всё более мнительным и теперь чаще оглядывал всё вокруг себя с опаской во взгляде. Его страхи и тревоги рождались изнутри, но он настойчиво продолжал во всём винить окружающее. Приходя в квартиру, он запирался на все замки, а ключ оставлял в замочной скважине так, чтобы никто извне не мог сразу проникнуть к нему. Но когда он оказывался в квартире, его одолевало желание поскорее покинуть её. В квартире табачный дым воровал воздух, но открывать окно Верба решался лишь изредка, каждый раз поглядывая на окно, чтобы там никто вдруг не появился. Хотя Верба и жил на 10 этаже, но его воспалённое сознание рисовало ему бесконечный поток картинок, дающих основание полагать, что в квартиру на 10 этаже можно запросто попасть и с улицы, минуя входную дверь.

Несколькими днями ранее его беспокойство подкрепил рассказанный его подругой сон, из-за которого она не могла всю ночь спокойно спать. В её сне всё происходящее, по её словам, было настолько реалистичным, что, проснувшись, первым делом она взглянула в окно. Собственно сон был о Вербе.

Ей приснилось, что вот уже приготовившись ко сну и погасив свет, она надела ночную сорочку и забралась под одеяло. По какой-то необъяснимой для неё причине подушка её оказалась на противоположном конце кровати, из-за чего голова её направлена была к двери, а ноги – в сторону окна. Обычно же она спала головой к окну. Её тело онемело, из-за чего она не могла пошевелиться. Её взгляд был устремлён в центр окна, прямо в сердце деревянного креста, который образовывали оконные рамы. Шторы были широко раздвинуты, что предоставляло полный обзор для глаз. На улице было темно, потому что стояла ночь, но ярко, как при полной Луне. Но Луны не было, лишь фосфоритный свет, отдающий оттенками тины. Она всё лежала с чуть приподнятой головой и с неестественным изгибом в шее, и это было очень некомфортно и неприятно. Ей хотелось спать, но спать с открытыми глазами и телом в судороге она не умела.

Деревянный крест окна неожиданно стал приобретать алый оттенок снизу, что вновь смутило потревоженную девушку. По подоконнику также расползался этот тягучий свет. Алый оттенок сменился формой алого воздушного шарика, от которого исходил этот недобрый свет. Поначалу шар был разделён оконной рамой, но затем его ход сместился влево и всё выше и выше, а за шариком, подвязанной к его концу, тянулась верёвка. Верёвка серела, алый свет же пропадал, освещая уже верхушку креста. Алый шар совсем скрылся из виду, а серая верёвка продолжала ползти вверх. Подругу охватил холодный, но жгучий страх, будто эта верёвка оплетала всё её тело.

Верёвка имела и конец, и подруга это чувствовала и ожидала с истерическим нетерпением. Показался конец, но он был очень тяжеловесный. Это она смогла почувствовать сразу, потому что на неё саму вроде что-то надавило и перекрыло дыхание. К концу серой верёвки за волосы была привязана отрезанная голова Вербы, которая вдруг по только ей понятным причинам закашлялась в смехе и, брызгая слюной во все стороны, скрылась вслед за шариком и верёвкой.

Потом подруге снилось что-то ещё, чего она не помнила, но что позволило ей наконец-то нормально выспаться. На утро, только проснувшись, она написала Вербе сообщение, что видела странный сон про него. Ему непременно хотелось услышать, о чём же был сон, поэтому он позвонил ей, выслушал её рассказ, и, не зная, как реагировать, начал смеяться. Смех его не был похож на тот из сна, поэтому и подруга посмеялась от души. Но только он повесил трубку, им овладело беспокойство, которому он поначалу и не придавал значения. Но вот прошло уже несколько дней и он, обдумывая эту новую информацию, прибавил, сам того не желая, по рефлексу, сон подруги в копилку своих страхов.