Константин Хайт - Свидетель

* * *

Как правило, я проезжал этот перекресток дважды в день: первый раз, когда выезжал из дома и второй – когда возвращался вечером обратно. Перекресток был самый обыкновенный, как почти все перекрестки в спальных районах, и я редко обращал на него внимание. Хмурые высотки поодаль, пожухлый газон, стеклянные кубики автобусных остановок, где припозднившийся прохожий до полуночи мог прикупить себе пива и сигарет.

У перекрестка всегда ошивалась разношерстная компания из местного плебса: водопроводчики, "на секундочку" отлучившиеся от труб и унитазов, потомственные безработные, сомнительного вида подростки и грязные заросшие бомжи, местами вовсе непохожие на представителей человеческого рода.

В этом колоритном сборище выделялся один калека-бомж. Я мало интересуюсь подобной публикой, но этого типа невозможно было не заприметить. От прочих представителей своего сообщества он отличался отсутствием обеих ног. Правая была ампутирована выше колена, у левой отсутствовала стопа. В его положении это увечье существенно уменьшало шансы на выживание – в бесконечной борьбе за кусок хлеба он мог полагаться на две конечности там, где конкуренты использовали все четыре. Из-за этого ли, по другой ли причине, но этот бомж всегда был еще грязнее и замухрыжистее прочих. Его клочковатая седая борода ниспадала чуть ли не до пояса, переплетаясь с редкими жирными волосами, выбивавшимися из-под засаленного балахона, некогда представлявшего собой спортивную курточку с капюшоном. Передвигался он посредством двух кривых суковатых палок, крепко зажатых в кряжистых мускулистых руках, используя культю левой ноги в качестве третьей опоры. Смотреть на это было жалко и страшно одновременно.

В тот день я ехал с девушкой. Не помню с которой именно: тогда я не ставил себе задачу запоминать каждую из них. Помню только сам факт ее присутствия, поскольку именно из-за нее я опоздал на зеленый свет: с пассажиром я всегда торможу там, где жму на газ, когда еду один. В тот раз я поступил так же: с сожалением затормозил, заскрипела резина и мой черный "Мерседес" плавно остановился у самой стоп-линии, аккурат напротив автобусной остановки.

На остановке, на лавочке сидел безногий бомж. Ему не было никакого дела до черного "Мерседеса": он был ужасно занят. Он ел. Зажав обеими руками раздобытый где-то батон, он с упоением вгрызался в него остатками почерневших зубов. Я смотрел, как он прижимает к себе эту краюху белого хлеба, не имеющую никакой ценности для меня, но невероятно важную для него. Смотрел и думал. Не знаю, отчего мне пришло это на ум, но я вдруг ощутил, что этот грязный, волосатый, безногий и беззубый бомж – такой же человек, как я. Более того, быть может даже еще лучше, поскольку неизвестно, во что бы мог превратиться я сам, если отобрать у меня "Мерседес", работу, талант и две ноги впридачу.

Не то, чтобы я никогда не задумывался об этом до сих пор, но всегда эти мысли представлялись мне некоторой абстракцией, и я гнал их от себя, стараясь не загружать мозг бессмысленными вещами. Теперь передо мной был вполне конкретный, живой пример того, как близко от нашего сытого, благополучного существования ходит мрачный, первобытный ужас с засохшим грязным батоном наперевес.

Я никогда раньше не подавал нищим, но здесь что-то заставило меня действовать вопреки всякой логике и здравому смыслу. Я вышел и пошел к нему. Вблизи он оказался еще страшнее: к кошмарной апокалиптической внешности добавились резкий тошнотворный запах и омерзительное рыгание, постоянно перебивающее смачное чавканье беззубых челюстей. Преодолевая брезгливость и стараясь не испачкать костюм, я приблизился к нему, зажав в руке стодолларовую купюру. Сто долларов – не такая уж маленькая для меня сумма, но, как на зло, кроме нее в кармане не оказалось ничего – только какая-то совсем уж несуразная мелочь. Конечно, для такого случая можно было бы ограничиться любой копейкой, но я не намеревался просто подать милостыню. Мне хотелось сделать этому несчастному человеку подарок, который изменил бы все его существование, позволил хоть на некоторое время оторваться от животной борьбы за кусок хлеба, столь странной и неуместной в моей богатой, благополучной Москве.

Бомж смотрел на меня исподлобья, бессмысленно и подозрительно одновременно. Очевидно, он не понимал, чем заинтересовал этого человека в костюме, пришельца из другого мира, и скорее опасался за свой батон, нежели надеялся что-нибудь от меня получить. Зажав пальцами нос и стараясь не глядеть в его сторону, я протянул купюру. Я ожидал, что он с жадностью вцепится в нее, но он продолжал сидеть, похрустывая батоном и косясь на меня мутными бесцветными глазами.

С полминуты мы разыгрывали эту маловразумительную пантомиму. Остановившиеся за мной водители, потеряв веру в клаксон, принялись объезжать мой "Мерседес" справа и слева, грозя столкнуться друг с другом и отчаянно матерясь. Девушка недоуменно ерзала на пассажирском сидении. B конце концов, я просто положил бумажку рядом с бомжом и чуть не бегом вернулся к машине. Отъезжая, я с удовлетворением заметил, что он поднял купюру и меланхолично ее разглядывает. Мое напряжение слегка улеглось: просто оставить сто долларов на скамейке было бы куда как обидно.

Не помню в точности, как именно я провел тот день. Девушку я высадил у метро, примерно там же, где подобрал накануне вечером. Потом поехал в какую-то редакцию, затем – то ли на радио, то ли на интервью. В общем, то был обычный рабочий день.

Ближе к вечеру мне показалось странным, что с самого утра никто не побеспокоил меня телефонным звонком. Для журналиста, работающего сразу в нескольких изданиях, такая ситуация в высшей степени нетипична. Привычно ощупав "кобуру" на поясе, я легко выяснил причину этой странности: мой мобильный телефон бесследно исчез. Сперва я подумал, что, вероятно, забыл его дома, но эта гипотеза быстро развалилась: мать звонила мне в тот момент, когда я вызжал со двора, я запомнил это, так как потянувшись за трубкой едва не раздолбал припаркованный поперек дороги "Опель". Затем я подумал на девушку, но она вряд ли стала бы унижаться до мелких краж. Это была хорошая, давно знакомая мне девушка: ей было бы совсем несподручно ссориться со мной из-за пустяков.

И тут я вспомнил про бомжа. Конечно ему, инвалиду, не так-то просто что-нибудь стибрить, но все прочие факты свидетельствовали против него. Чем больше я вспоминал свое общение с этим полуживотным, тем сильнее крепли мои подозрения и вскипала на душе безотчетная злоба.

Вечером, по пути домой, я снова остановился на перекрестке. Мне вовсе не хотелось дарить безногому телефон, тем более что я не чувствовал себя перед ним в долгу. На остановке никого не было. Я растерялся: где искать бомжа я не знал, равно как не имел никакого желания расспрашивать об этом местную публику. Кроме того, я, как оказалось, весьма смутно представлял себе, что буду делать, если все-таки его отыщу. При одной мысли об этом меня охватывала брезгливость. Ударить калеку я безусловно не смог бы ни по этическим, ни по гигиеническим соображениям, вести же с ним душеспасительные беседы было бы и смешно, и глупо.