Яна Тейлор - Банан в Сибири. Сборник рассказов

Светило яркое солнце, волны людей, музыка буддистов, снующие туда-сюда дети. А мы плыли на своей волне детства, Жадный Жорж пытался забегать вперед, совал нам карты, мы лениво отмахивались. «Чой-то с ним?» – спрашивала взглядом Ленка. «А, мучается оптимизацией», – отвечала я. Обновленный Жорж терпел, сцепив зубы, но старый Жорж просачивался из всех щелей.

– Дарлинг, смотри, так будет короче. Мы можем сесть на метро и…

– Я не хочу на метро. Вот это пункт А – Арбат, я не хочу никуда прибывать, я хочу пребывать в пункте А и бродить куда глаза глядят.

Ленка улыбалась, не понимая.

Он смиренно вздохнул:

– А не желают ли леди совершить вояж по Москве-реке?

Леди желали. (Жадный Жорж питал необыкновенную слабость к яхтам-пароходам.) На пароходике мы нашли укромное местечко и уединились с Ленкой: «Ну вот, а я ему такая… а он мне такой, а я ему, а он мне…»

– Дарлинг!

– Да что ж, бл***, такое! Дашь ты нам поговорить, упырь?! – вырвалось из меня на родненьком. Ленка едва сдерживалась, Жадный Жорж улыбался, не понимая.

– Дарлинг, иди сюда, – выкуковал Жадный Жорж с кормы. Я еле оторвалась от Ленки: ну что там?!

– Смотри, Дарлинг, водичка какая! Сверкает, мокренькая.

– Ага, хорошая водичка. Милый, она через час уезжает, дай нам договорить.

– Ты совсем обо мне не думаешь, – обиженно протянул он.

Но я уже не слушала, пробираясь через сиденья назад, к Ленке, в 1994 год. У нас еще целых восемь лет не обговорено! «А он ей тогда… а она вся такая…» Иногда я бросала взгляды вокруг, Жадный Жорж фотографировал мимо проплывающие красоты, Петра Первого, кремлевскую стену, маленькую девочку, сбежавшую с ревом от его пикабу.

Вечером я все еще перебирала в памяти наш разговор, милое Ленкино лицо маячило перед глазами. Осоловевшая, полная впечатлений и воспоминаний, я решила подлизаться к Жадному Жоржу, все-таки я провела почти целый день форменной эгоисткой: ну, что ты там наснимал? Показывай, хвались! Мы уселись рядом за компьютер и… улыбка моя замерла. О, что это были за снимки! Меня он еще пощадил, но на Ленке оторвался. Тут я смогла разглядеть и все содержимое своего носа, и пересчитать все свои и Ленкины пломбы, полюбоваться, как элегантно я вытаскиваю кисляк из глаза, чешу коленку, зеваю во весь рот…

– Рада? – еле сдерживая мстительное торжество, ухмыльнулся он. – Это тебе подарок. На память о любимой подруге.

P. S. «Эффект Церетели» – как с помощью одного сооружения испортить настроение в десятимиллионном городе.

Тысяча чертей! Я во Франции! Вот она какая. Французы кругом, смешные такие, на своем лопочут «же сви лю лю», песня поется. Перед входом в отель сидит тоже из «ихних», скрестив ноги, в черных очках. Я пыхчу, втаскивая чемодан, он протягивает руку. О, та самая французская галантность! «Мадам, же не манж па сис жур!» Ах ты ж, гасконец! Или работай, детина такая!

Номер размером с гробик, настоящая каморка Папы Карло. Но ничего. Зато в центре, и вид хороший. После Турции я научилась прыгать через чемодан. На лбу Жадного Жоржа залегла недовольная морщина. (It’s claustrophobic!) Того и гляди побежит требовать лучший номер. А мне не терпелось скорее пойти осмотреться и перекусить. Мы вышли из отеля, вечерело, теплый воздух, мягкая музыка неслась из всех уголков, смеющиеся лица гурьбой проплывали мимо. Кот Базилио сидел на своем «доходном месте». Я гордо прошествовала мимо, задрав нос, а он приспустил очки и подмигнул. Вот каналья!

Сердце пело! Не верилось, что я здесь. Жадный Жорж не особо веселился – Лазурный Берег не берег турецкий. Я тараторила без умолку, восхищалась, впитывала, поедала глазами. Вот еще бы поесть! Французская кухня, любимая самыми требовательными гурманами, как известно, весьма изысканная: киш, луковый суп, рататуй. Пройдясь туда-сюда по Английскому бульвару, мы зашли в ресторанчик. Официант с чалмой на голове молча смотрел на нас и ничего не спрашивал.

А меню-то все на французском, вуаля! Как же там было в мультике? Гарсон, пуазон! Все мои познания. Гарсон, пуазон, силь ву пле! Грассируя, как мне показалось, вполне удачно, заказала я рыбу. Он и ухом не повел.

– Этот тюрбан ни черта не слышит, – прошептала я через стол Жадному Жоржу, пока тот с испариной на лбу не вынырнул из меню.

– Так, пошли отсюда! – Жадный Жорж взволнованно схватил меня под руку и поволок к выходу.

– Ты видела? Нет, ну это ты видела? – побелевшими губами шипел он.

– Что видела? Что, официант, да? Странный такой бородач, на террориста похож, да? – волновалась я на бегу.

– ФИЛЕ ЦЕЛЫХ двадцать два евро!!! It’s a rip off! It’s a rip off! (Караул! Грабеж!) – возмущенно клокотал Жадный Жорж.

– А, ну да. Дороговато, конечно, – согласилась я.

– Дарлинг, давай поищем другое место?

– Давай!

И мы стали искать. Пробежали галопом пол-Ниццы. И каждый раз, усаживаясь за столик, Киса Воробьянинов восклицал: «Однако! Грабеж! Обдираловка!» – и мы мчались на выход.

– Слушай, – просиял Жадный Жорж, – а давай как в молодости! Помнишь, можно было на булку прожить весь день, будучи студентом.

Перед глазами возникла с тоской извечная кефирная лепешка.

Похоже, из всего задуманного сбудется только хруст французской булки.

Казус белли

Через пару дней я уже не могла смотреть на багеты. Мы истоптали Ниццу вдоль и поперек в поисках куска мяса по киевским ценам. По-прежнему приходилось поедать глазами. Мечталось о котлете по-киевски, а то так ведь недалеко и до могилы Герцена. Ноги изнывали от ходьбы, я все чаще посматривала на трамвай, похожий на французскую булку. Это не голодные галлюцинации, это метафора Рубиной.

Но не хлебом единым. Я же так МЕЧТАЛА попасть в музей, посетить могилу Герцена. А завтра как раз русская группа туда и собиралась. Похоже, Жадный Жорж тоже был не ахти каким студентом. Булки стали поперек горла, и мы нашли бистро с салатами. У Жадного Жоржа была такая манера ухватить меня через стол за руку и нежно теребить ее весь ужин, пришептывая слова любви. В Турции и Киеве, где самый лучший ужин укладывался в двадцать два доллара, я могла вполне наесться и одной рукой. Совсем другое дело делить салат с одним яйцом и тремя оливками, «сплетясь ветвями».

Гаргантюа vs Пантагрюэль. Сцепившись в битве за яйцо, он одной клешней орудовал так ловко, как бы я и двумя не сумела. Так мы перекатывали это яйцо по тарелке, как Том Сойер дохлого жука, с его на мою территорию. (Внутри накипала «Марсельеза». ) Годы тренировок за столом с шестью братьями дали о себе знать. Я в сердцах отбросила вилку. Не в силах больше давиться листьями, я молча наблюдала, как в топку ушло яйцо и три оливки. Назревал казус белли. А в моем белли уже раздавался вой, почище собаки Баскервилей на болотах!