Елизавета Скалецкая - Мы исчерпали лимит наших желаний. Беги или ты обречён

– Варечка, Варя, не надо, не кричи. Всё в порядке, всё хорошо. Он жив, слышишь? Максим жив. И ты в порядке. Скорая вовремя приехала, доченька. Они успели, с вами всё будет хорошо. Не кричи. Всё-всё. Успокойся, тише. Доченька моя, прошу…

Мама прижала меня к себе, гладит по голове, покачивает, а я лишь вырываюсь из её рук. Спрыгиваю с койки и проталкиваюсь сквозь толпу медсестёр. Бегу босиком по бесконечному больничному коридору, где стены сужаются, а люди, что сидят на скамьях, будто хотят мне препятствовать. Я бегу к нему, хоть и не знаю, где он сейчас находится. Он жив! Я докричалась! Мой друг, мой Максим!

Я оббежала большинство уголков больничных коридоров, пока не увидела, сидящих рядом с какой-то палатой, родителей Максима. Я хочу пройти туда, но меня не пускает какая-то женщина в форме.

– Нет, нет, нет. Туда нельзя, пациенту нужен покой. А пока с ним занимается следствие.

– Нет, дайте пройти!

Ко мне подбегает папа и пытается оттащить от людей в форме, но я пытаюсь вырваться.

– Нет, отпусти!

– А ну не устраивай мне тут концерт! Я сказал успокойся!

– Нет! Максим! Максим!

Я начинаю плакать, а люди, которые вокруг меня, смотрят на беспомощную девочку, которую не пускают услышать бьётся ли сердце у её друга, потому что она услышала те слова, что говорила её мама, и хотела проверить, правда ли это. Она видела, как текла из её друга кровь, и что бы он вот так был здоров? Что за чудо-врачи стали находиться в нашей «Великой» стране?

Один из врачей пробрался сквозь толпу к палате.

– Расступитесь.

Он дал мне увидеть моего друга, но на расстоянии. Максим был весь бледный, побитый, бедный человечек, которого я не уберегла, а главное, что он пожертвовал собой, чтобы уберечь меня.

Врач стоял рядом с Максимом, и я увидела, как его глаза открываются. Дыхание сразу останавливается, этот врач что-то ему говорит, на что Максим пытается пошевелить губами, а тот тем временем показывает рукой на меня, а голова Максима небрежно, как будто старая ржавая дверца от шкафчика, поворачивается в мою сторону. Он жив…

* * *

Эти три дня длились как учебный день. Долго, долго и ещё раз долго. Три дня понадобилось, что бы я пришла в чувства, три дня у меня допрашивали детали этого происшествия, и три дня мне не верили, что я просто споткнулась, упала на дорогу, а Максим, оттолкнув меня на обочину… сам попал под машину, ведь расскажи им истину… было бы ещё больше суматохи, разборок и психоза, а этого никому не надо, ни мне, ни нашим родителям, ни уж тем более Максиму, а как для себя решит Он, я не знаю.

Двадцать восьмое августа. Сегодня все ученики пошли в школу, чтобы забрать некоторые учебники, выслушать инструктаж и так далее. Но мне плевать на школу, когда в больнице лежит мой друг.

Всего хватило двух дней, что бы эта новость разлетелись по всему нашему городу. Узнали абсолютно все, даже Арина. Узнав о происшествии, она незамедлительно села в самолёт вместе с родителями. Я не чувствовала жалость ни к кому, кроме родителей Макса и самого его. Я еду на маршрутке в городскую больницу. Незамедлительно поднялась на порог, вместилась в лифт с ещё одним врачом и каким-то дядькой и прибежала в нужную мне палату. Там как раз поджидал меня врач Максима. Он кивнул мне и тихо открыл дверь. Я боялась зайти туда, но врач только тихонько подтолкнул меня.

Я стою рядом с кроватью и смотрю на него, на его перебитое лицо и руку, которая была в гипсе, но оказывается и не только она.

Услышала тяжёлый стон, Максим сморщил лицо и простонал ещё раз. Он открыл глаза и медленно повернул в мою сторону голову. Максим смотрел на меня уставшими впалыми глазами. Я не сдержала своих болезненных и, прожигающих глаза, слёз. Как же было больно смотреть на его еле дышащее тело. Почему он лежит в этой койке, а не я? Почему вместо меня, лежит и стонет от невыносимой боли мой друг, почему не я, почему он?

Я упала на колени, держа загипсованную руку моего Максима, до которой даже боялась притронуться, думая, что сделаю ему больно, и смачиваю простыню своими горькими слезами. В унисон с моим воем и нытьём, я услышала слабый и хриплый голос моего друга.

– Ва… ря, вс-стань.

Я не могла слышать этот ужасный скрежет в его горле, не могла слышать кряхтения в его словах. Закрыла ладонями уши, приподнялась и положила голову на край койки. Смотреть на него было не в моих силах, но я не могу оставить его просьбу без внимания, ведь это по моей вине он сейчас лежит здесь и мучается, а я почему-то стою перед ним, только с огромным синяком на бедре и с ссадинами на коленях и ладонях. Я чувствую себя перед Максимом ничтожеством, которое стоит у койки более потрёпанного человека…

Все его переломы, синяки и ссадины должны были принадлежать мне.

– Макс.– меня еле слышно от охрипшего голоса.– Прости меня пожалуйста…

Я не могла сдерживать свои слёзы, я больше не могу покоряться силе воли. Слёзы просто хлынули, видя эту душераздирающую картину. По моему телу прошла не приятно щекотливая дрожь.

– Варь… Ты не виновата.

Я заметила, что на глазах Максима выступили горячие слёзы, я никогда не видела, как он плачет, но видеть это сейчас, было невыносимо больно, и я желала, больше никогда не видеть его слёз, даже если мои глаза, будут заплыты в пелене моих.

– Максим, в этом виновата только я, не надо было убегать, мне стоило только стоять и терпеть.

– Ты не виновата, только посмей извиняться. Я с тобой дружить не буду.

Он так говорит, как будто всё, что произошло, лишь маленькой царапиной отпечаталось на его душе. Я немного улыбнулась, он как всегда в своём репертуаре, но почему-то мне хотелось его прибить, хоть из глаз до сих пор текли слёзы.

– В этом есть и моя вина… Но если тебе так будет легче, я не буду плакать при тебе, но всё равно заплачу в стороне, лишь бы ты не видел этого.

Максим попытался улыбнуться, но это далось ему с трудом.

Я была с рюкзаком, в котором кое что лежало, начала его снимать и растёгивать.

– Что там?

Слабо, но с интересом спросил Максим.

Я достаю ту самую футболку цвета хаки с маленьким Дональдом Даком на левой ключице.

– Помнишь, я её давно хотела отдать, но… не было времени.

На этот раз Максим улыбнулся искренне, а я лишь безвольно пускала наружу, обжигающие глаза, слёзы.

– Не плачь. Ты когда плачешь не красивая и страшная становишься.

Я улыбнулась ему. Всё таки чувство юмора никуда не пропадёт. Я была счастлива снова слышать его голос, видеть его улыбку и понимать, что от жив, и мне кажется, что не врачи его спасли, а это я до кричалась до него. Именно в такие моменты люди понимают, на сколько именно им дорог человек.

– У тебя такой голос хриплый, ты простыла?

– Не важно.

– Ладно.

Он попытался усмехнуться, но потом нахмурил брови, постанывая.