Николай Князев - Выбранные дорогами

**

Я, как и обещал, ничего не сказал по поводу папиной любовницы маме, но та обо всем узнала сама – сохранение подобных вещей в тайне требует квалификации Джеймса Бонда во вражеском тылу; женщины чувствуют соперницу внутренностями – где-то в районе живота – а когда подозрение уже укоренилось, любая мелочь – скомканный билет на электричку в кармане предназначенных к химчистке брюк, недостаток клубничного шампуня в упаковке, лобковые волосы блондинки (или наоборот, брюнетки) в ванной, невовремя задернутые шторы, презервативы в портфеле, произнесенное во сне имя «Светочка», или наоборот, «Лидочка» – грозит провалом и переводит догадку в стадию лобовой атаки: «Я все знаю, лучше признайся» – за котрой следует смущение, исповедь, покаяние и пенитенция… Мужику нужны железные нервы, для того, чтобы сообщить разгневанной супруге, что «Лидочка» – это LiD, дейтерид лития-6, необходимый компонент термоядерного боеприпаса… Разумеется, со мной не делились деталями – собственно скандалы и разбирательства имели место преимущественно в мое отсутствие, до меня доходили лишь далекие отзвуки грозы и ее зарницы, я видел маму с покрасневшими глазами и отца, ожесточенно уткнувшегося в свои радиодетали над густым канифольным дымом в свете настольной лампы.

В конце концов родители разошлись. Мама нашла себе спутника жизни в Москве. Папа съехался с Алевтиной, и это была уже другая женщина, не та, которую я видел у нас. Иногда я бывал у них дома – из-за семейных праздников, либо по делам. К тому времени я учился в университете, а отец связался с фирмочкой по импорту и частично переделке под отечественные стандарты видеомагнитофонов, ксероксов и прочего хайтека. Роль отца в организации была скорее технической: закупкой, сбытом, улаживанием дел с таможней и рэкетом занимались другие люди, собственно и получавшие основную прибыль, но на фоне быстро нищавшей публики тогдашнему положению родителя можно было лишь позавидовать. Он приобрел жилплощадь в центре и сменил «Москвич» на подержанный «Пассат» Фольксвагена. Я тоже прирабатывал в отцовской конторе – писал драйверы, переводил с английского документацию, набивал таблицы.

Как-то, заявившись к отцу с бумагами, я застал Алевтину одну. Она была что называется «эффектная» – сам термин подразумевает некое savoir vivre и определённую степень пикантности, потасканности и стервозности – не думаю, что отец в качестве советского инженера ее устроил бы, но слова «малое предприятие», «иномарка», «валюта» имели в те времена притягательную силу – так наэлектризованная расческа подбирает клочки ваты со стола. Оденьте самца в добротный костюм, снабдите репликой «Ролекса», если на настоящий не хватает (оба, конечно, будут сделаны в том же самом Китае, но на аутентичном будет настоящая, а не фальшивая этикета «swiss made»), поставьте его рядом с люксовым изделием автопрома, либо посадите за столик облюбованного мафией ресторана: желанность экземпляра для противоположного пола возрастет в геометрической прогрессии. Не то, что женщины хотят продаться – во всяком случае, они (кроме самых прожженных экземпляров, которым по жизни никакой миллионер не светит в силу кристальной ясности их намерений) никогда так это не формулируют – даже (и особенно) для себя. Женщинам искренне нравится аура богатства, его запах, возможность швырнуть в морду халдея пачкой хрустких купюр в обмен на что-то вкусное, яркое, вычурное, завидное другим: в самой очевидности превосходства лаптя пятисотевровых банкнот над мятой тысячерублевкой нищука есть для них что-то неодолимо привлекательное. Они влюбляются в носителя тугого кошелька как в обладателя мощного gluteus maximus или pectoralis major, симметричного лица, гладкой кожи, тестостеронового подбородка – и делают это от всей души, с упоением и самозабвенно – в противном случае, кого бы они могли обмануть. Богатый получает не просто физическую близость – он обретает восхищение (возможно, наигранное, ведь еще Цицерон писал: «Хоть ты завоюй полмира, супруга все равно будет считать тебя ослом») своим богатством и щедростью, как культурист имеет в активе экстаз официантки Макдональдса, а моложавый профессор – подмокшее белье близорукой студентки. Женщина обожает быть слабее своей лошади… Конечно, мой отец был лишь пародией на миллионера, но и Алевтина была лишь репликой роскошной штучки («цыпочки», по определению одного моего разбогатевшего приятеля) – ей не хватало размашистости, шика в швырянии деньгами, безбашенности – да и швырять-то было особенно нечего.

«Костя,» – сказала она. – «Здравствуй. Проходи. У тебя что, бумаги? Оставь там.» – она показала куда-то в направлении открытого секретера.

– Здравствуйте!

– Давай уже на ты – я тебе сколько раз говорила…

– Извините, мне проще на «вы».

– Ну, как знаешь… Чай или кофе?

– Чаю, пожалуйста.

Она отвернулась к шкафу чтобы достать печенье – я смотрел на покатую линию ее плеч под синтетическим свитером с узором в виде чешуек китайского дракона. Посередине чешуйки прекращались, уступая место флоральному орнаменту, а к нижней части появлялись снова, чтобы окончательно раствориться в орнаменте, дав место темно-зеленой резинке. Под резинкой начиналась каштановая юбка, а завершающим аккордом были леггинсы – они же, полагаю, лосины агрессивно-бордовой расцветки и шлепанцы, желтые и мохнатые как два шмеля.

– Костя, – сказала она, не оборачиваясь, – я хотела спросить… У тебя есть девушка?

– Нет.

– Почему?

– Девушки меня не любят.

– Неправда, – сказала она. – Ты видный парень.

Отсутствие внимания ко мне со стороны девушек действительно было неправдой. Сказать, что они вешались на меня пачками, было бы преувеличением, но почти всегда существовала одна-другая, делавшая – без какой-либо провокации с моей стороны – комплименты или намеки, иной раз достаточно прозрачные. Началось это с восьмого класса, где длинномерная, нескладная деваха по пять раз на дню оборачивалась из-за своей парты чтобы на меня посмотреть. У меня завязалась с ней та червивая псевдодружба, которая для одного состоит в желании большего, а для другого – в вежливом разрешении с собой общаться, раз противоположная сторона так уж настаивает на общении. Я одалживал ей книжки – не знаю, действительно ли она их читала – полагаю, я интересовал ее заметно сильнее, чем печатная продукция. То, что я вообще (кроме пары отчетливых глупостей) не помню, о чем она мне говорила, может интерпретироваться как результат того, что она не сообщала ничего для меня интересного. Вскоре она начала нарушать отведенное ей в наших отношениях пространство и прислала мне записку, в которой просила что-то вроде свидания – я ничего ей не ответил, на свидание не явился, а записку сжег. Позднее она никогда не заводила речь об этом инциденте, так что ее записка осталась для меня в нечеткой категории чего-то то ли существовавшего, то ли нет – словно этот листок бумаги из школьной тетради с ее крупным, невыразительным почерком мне лишь привиделся. После восьмого класса я перешел в другую школу, и наши встречи прекратились. Я встретил ее случайно лет через десять – она к тому времени успела выйти замуж, родить дочку, развестись и выйти замуж вторично за мелкой руки бизнесмена; однако опыт не удержал ее от попыток возобновить свои школьные игры в Онегина с Татьяной. К тому моменту она знала о жизни (если речь шла не об абстрактной книжной премудрости) куда больше, чем я. Во всяком случае, она твердо знала, чего хотела, и не стеснялась добиваться желаемого – умение, которое я так никогда и не приобрел, и вряд ли приобрету. Заводить шашни с замужней женщиной, к которой я ничего не чувствовал кроме легкого плотского влечения (она осталась худой и высокой, но уже не была таким набором костей, как в 15 лет, ее бритые подмышки вызывали у меня известного рода напряжение), и которой я представлялся совсем не тем, чем казался сам себе – было явным перебором – я снова уполз от нее, как улитка в раковину. Дурацкий акт сожжения (словно недостаточно было просто порвать и выбросить листок, если уж меня так беспокоила ее репутация – что вообще смешно) свидетельство – на мой теперешний взгляд – нечистой совести бывшего восьмиклассника. Тогдашний «я» настоятельно желал удалить из сознания все, что противоречило фальшивой официальной версии: «мы с N приятели – не более того».