Сергей Куприянов - Небоевые потери

– Фамилии, которые назову, три шага вперед! Антипов, Антоненко…

Вовке кто—то положил руку на плечо, что бы выйти из строя. Он вздрогнул от неожиданности, замешкался:

– Тонкий, не тормози! – раздался голос сзади.

Он неловко отшатнулся.

– … Токменёв… Тонков…

Вовка вздрогнул, непонимающе посмотрел на Лёшку, вывалился из строя на непослушных, замерзших ногах. Сердце тревожно сжалось.

– Вышедшие из строя, в две шеренги становись! – скомандовал комбат.

Солдаты перестроились.

– На пра—у! Правое плечо вперед! Шагом… марш!

Колона тронулась. Вовка искоса заметил, как комбат жмёт руки незнакомым офицерам. Встретился взглядом с Лёшкой. Тревоги не заметил, только непонимание. Тот стоял и только растерянно хлопал глазами.

***

В начале марта девяносто пятого «приговоренных», как шутили сами, попавшие в Чечню, «бортом» доставили в Ростов. Там неделю отсыпались, формировали отряды и поотрядно отправляли уже по подразделениям на территорию Чечни.

Вовка понимал, что его сюда привезли не бока отлеживать. Каждый день ожидания, как накинутая петля всё туже сжимала горло. Было ли это страхом? Было. Но это был страх не смерти, а неизвестности и невозможности хоть как—то повлиять на происходящее. Огромный водоворот войны втягивал всех – и не желающих воевать и, наоборот, ищущих своего героического участия. Все рассказы побывавших «там» он уже слушал, впитывая каждое слово, боясь пропустить что—то важное. Уже не сомневался, не отмахивался – верил. Верил всему, что говорили, о чём рассказывали. Это были живые свидетели, стрелявшие сами и получавшие в ответ. Они видели смерть так же близко, как видит их Вовка. От будничного, безо всякого пафоса рассказа, становилось как-то моторошно и тошнотворно. Кололо где-то в заднице, при каждом упоминании об оторванных конечностях или раздробленных костях. Самое противное, что подтвердились те страшилки про отрезанные головы, про которые рассказывали в «учебке». Вовка не мог понять, зачем было отрезать голову, если есть автомат. Почему нельзя просто убить своего врага, но ещё и отрезать голову, вымазаться в крови? Это было каким—то непостижимым, что вселяло ещё больший мистический ужас предстоящей службы.

Батальон 245 полка, куда прибыл Вовка с пополнением, стоял в нескольких километрах от Шали. Стояли в поле насквозь пропитанное влагой. Колеса и гусеницы техники превратили его в грязное месиво, в котором засасывало сапоги и, с чавканьем какого-то неведомого зверя, нехотя отпускало, будто игралось, ожидая следующий шаг. В воздухе висела водяная взвесь, пропитанная солярной гарью от машин и БТР-ов. Промокло все. Ватный бушлат напитался влагой и висел на плечах тяжелым мешком. Сушились возле выхлопа, от чего вся одежда, лицо покрывалась черной копотью. Костры разводить было запрещено.

В короткие перерывы, когда Вовка разматывал промокшие портянки, задумчиво вспоминал тёплую и сухую казарму в «учебке». И весь тот уклад, к которому уже почти привык, сейчас казался непостижимой роскошью.

После взятия Шали в конце февраля – начале марта, батальон «зализывал раны»: чинили технику, вооружение, отправляли раненых. Убитых Вовка не видел, а вот нескольких легкораненых – да. Их отправляли «Уралом» в штаб группировки, а там вертушкой на «большую землю». Он вглядывался в их лица, пытаясь то ли кого—то узнать, то ли запомнить выражения их лиц, скорее счастливых, чем печальных. Была даже лёгкая зависть – домой поедут.

– Чо застыл, зёма? – Вовку окликнул водитель «Урала», которому он помогал ремонтировать, – Не ссы, страшно только первые пятнадцать минут, потом привыкаешь.

– А ты давно тут? – Вовка протянул ключ.

– Да, почти сначала.

– А дембель когда?

– Дембель? Хм! – водитель хмыкнул, будто Вовка спросил глупость, – Когда вперед ногами вынесут или вон, как этих… отправят. Ты тут не о дембеле думай, а как выжить. Каждый день думай. День прошел – хвала Аллаху!

– А ты что, мусульманин?

– Хм, нет. Но наш боженька тут как—то не ловит, – с прищуром посмотрел он на небо, – молись, не молись.

«На войне, как на войне», – успокаивал себя Вовка, когда вспоминал дом или, когда накатывала жуткая тоска. Немного раззнакомившись, он узнал, что в конце февраля, освобождая Шали, рота, в которую он попал, понесла первые боевые потери. Ротный прибыл новый, на две недели раньше Вовки. Пацаны говорили, пытался поначалу устроить казарменный порядок – да куда там… «Деды» особо не докучали, все занимались своим делом. Только один Ерохин, «замок», как—то все подначивал, пытался себя героем показать, дескать, боевой опыт, а он – «салабон», пороха не нюхал. Вовка как—то сразу на него попал. Внешне невзрачный – рыжий, мелкий. Такому в пору самому помалкивать, а вот поди. В любом споре знаток, в любой компании – свой. Новенький бушлат пришлось сменить на ерохинский, худой и грязный. Обидней всего было то, что он почти земляк, из Уссурийска, а Вовку за что—то невзлюбил. Единственное утешало, что служить ему было до мая.

Сменившись на посту и наскоро поужинав холодной перловкой, Вовка снял ненавистный бушлат, размотал промокшие портянки и пробрался подальше в кузов «Урала» поспать. Вывернул шапку наизнанку и подсунул её под голову. Немного покрутился и, настраивая себя на сон, стал представлять себе лето, звон жаворонка и себя, такого беззаботного, счастливого, развалившегося на траве, щурясь, смотрящего ввысь огромного голубого купола…

– Тонкий, Тонкий, – тормошит Вовку Бобров из первого взвода, – там Ероха тебя зовет.

– Что? – Вовка нехотя приподнялся, – Я же в карауле…

– Не знаю, сказал тебя позвать.

Вовка неспеша намотал портянки, накинул бушлат, потянулся за автоматом.

– Да оставь ты его, – заторопил Бобров.

Человек шесть сидели в БМП, уже разгоряченные и хорошо поддатые. О чём-то спорили. Вовка, согнувшись, влез внутрь. Стихли, как увидели его, следом пробрался Бобров.

– А, вот ты…, – Ерохин сделал непонятный жест руками, – Слушай боевую задачу, боец. «Дедушкам» нужно принести «горючки» в честь моего дня рождения…

– Ероха, я же в наряде, мне через полтора часа заступать…

– Я не понял, боец?! Буреем? Товарищ Гвардии сержант! Можно Анатолий Васильевич… Как понял?!

– Так точно, – потупил взгляд Вовка.

– Толян, да куда ты его посылаешь, ещё спалится, замполиту сдаст, – вклинился в разговор Биденко, – пусть идет. Иди «Тонкий», иди…

Ерохина это задело.

– Слышь, кто из нас старший?!

– Да, ладно, ну, Ерох, чо ты к пацану—то…, – попытался вставить Бобров, – Он тут недавно, ещё не знает, что где…

– Бобер! Вот ты и покажи! Всё, время пошло!

Вовка с Бобровым вылезли из БМП. Спорить с пьяным Ерохиным желания не было.